В прошлую среду была вручена очередная литературная премия «Русский Букер». Ею награждён Андрей Волос за роман «Возвращение в Панджруд».
НАКАНУНЕ
Председатель нынешнего жюри премии «Русский Букер» писатель Андрей Дмитриев сказал: «Об упадке русской литературы чаще всего говорят те, кто её не читает или читает урывками».
Подумалось: а вдруг тот, кто не читает современной литературы, посвящает высвободившееся время чтению литературы классической? Не этим ли вызвана суровость его суждений?
С одной стороны – «Униженные и оскорблённые», «Отцы и дети», «Преступление и наказание», «Война и мир». С другой – «Журавли и карлики», «Соловьёв и Ларионов», «Две сестры и Кандинский», «Крестьянин и тинейджер».
Не знаю, не знаю… Загадал, что ежели опять дадут Водолазкину, назову статью «Дважды лавреат».
СЛАДОСТРАСТНАЯ ОТРАВА
Всё, пропало название. Если бы я узнал, что сегодня ночью мне предстоит читать роман про жизнь чукчей – хитроумных оленеводов-охотников, или про армян, умеющих вырезать из розового туфа настоящие розы, или про казанских татар, хмуро потирающих кулаки и собирающихся в молодёжные группировки, я бы просто рассмеялся судьбе в лицо.
Но сегодня, в ночь вручения Букеровской премии, я весь – скорчившийся, визжащий ужас. Больше всего, больше леденцов с лакрицей и слова «фортка», я ненавижу «кружевной Восток» с его оливковым, персиковым и миндалевидным. Меня просто скручивает от ненависти при звуке «пенджарабад», или как оно там. Брич-мулла, брич-мулле, брич-муллы, брич-муллою.
ХМУРОЕ УТРО
В общем, всё равно Водолазкину. Все они похожи как валенки, поди разбери, где левый, а где правый внутренний мир. Там был древний совестящийся травник, а тут ещё более древний и тоже ужасно мающийся персидский поэт. Там старославянизмы, тут иранизмы. Но поскольку говорить на них затруднительно, герои обеих книг охотно прибегают к современному устному канцеляриту: «Я знаю, что сын ваш умер, но ведь многие не в курсе». «В чисто профессиональном отношении у меня не было к нему почти никаких претензий». Кружевной Восток, десятый век, основоположник таджикской поэзии.
Интересно, если они напишут роман о Пушкине, он тоже будет так говорить?
Впрочем, нехорошо судить о достоинствах или недостатках романа, который тебе предельно неинтересен. Понял я в нём – примерно как Шариков в переписке Энгельса с Каутским, и чувства он во мне возбудил – как эта переписка в профессоре Преображенском: «Зина, голубушка…»
Я, конечно, понимаю, что это неправильно. Заслуженный человек, лауреат Госпремии, родился в Душанбе, начинал с переводов таджикской поэзии, шёл к этой книге всю жизнь, писал её 27 лет. Он, конечно, не виноват, напротив, поздравления ему. И таджикская поэзия не виновата, и ей поздравления. Но вот какой меня бередит вопрос: при чём тут русская литература? Тем более современная, в которой, по словам Андрея Дмитриева, от хороших романов не продохнуть.
Псевдоисторический роман о классике таджикской поэзии – это главное в 2013 году высказывание о нашей жизни?
На тему интеграции со странами Центральной Азии, что ли? Наш ответ Бирюлёву? Чудно…
Или премии оценивают не масштаб текста, а мастерство его выделки? Но разве этим не литобъединения занимаются?
– У тебя, Петя, в предложении два раза «который»…
Знать, наше «экспертное сообщество» по уровню понимания литературы недалеко ушло от литобъединений…
Или их привлекла тема извечного конфликта художника и государства, засверкавшая для многих новыми красками после недавней встречи писателей с президентом?
Или они, наоборот, вспомнили, как много лет назад президент, посетив книжную ярмарку, купил томик Хайяма?
Вопросы, вопросы.
ПОСЛЕ БАЛА
Авторитет литературной премии обычно складывается из двух слагаемых: значимость литературного текста и деньги. У нас – только деньги. Премиальные комиссии ведут себя, как жульничающие торговцы: ничего, что этих обманули, другие придут, людишек на земле много. Один деньгодатель отвалится, другого задурим.
И второе правило – сокровенное, внутреннее: делать всё для того, чтобы на литературу не обращали внимания. Чтобы пошлая действительность не вторгалась в уютный мир, которым ты владеешь. «Пусть лучше мир прогнётся под нас».
Эта пошловатая строчка исчерпывающе выражает жизненную философию нашего «нижнего господского слоя», включающего в себя пресловутую творческую интеллигенцию. Мир им должен. Как земля колхозу. Они же так тонко чувствуют. Столько страдали. Столько унижений от советской власти вынесли. Разве не заслужили свечной заводик?
«Культура – это наше. Мы тут решаем, что нужно, а что не нужно. И чем меньше всякий там «уралвагонзавод» будет в ней понимать, тем лучше будет для наших кресел и задниц».
По сути, это те же коррумпированные чиновники, только подъедают они не оставшиеся со сталинских времён «отрасли», а наследие символическое. Власть и бизнес рассуждают сегодня так: «Литература – это что-то непонятное, ненужное, но важное, а поэтому пусть будет». Вот это «но» и подъедают. Хрусть-хрусть, шур-шур. Червячки.
А «уралвагонзавод» – что ж, у него своя культура есть, тем, кто официально «занимается культурой» у нас в стране, всё меньше знакомая. Ждите неприятных открытий. Айсберги периодически переворачиваются.
Русская литература, едва возникнув, занялась преодолением культурного разрыва между образованным сословием и народом, в этом черпала вдохновение, на этом поприще стала великой. Литературные сердюковы занимаются решением противоположной задачи. Можно возрыдать: «Убили литературу, совсем убили!» – но мне почему-то кажется, что тут картина другая. Оттого, что кто-то срубил сук, на котором сидел, дерево не падает. Червячки догрызут сухарик, недоумённо рыгнут и околеют. Или раньше хозяйка обнаружит в кухонном шкафу эту гадость и выбросит. Такое тоже случается.
«Искусство умерло – художники остались», – изрёк некто, описывая ситуацию постмодерна. Это, конечно, непорядок, так быть не должно. Надо что-то делать с художниками. Более того. У меня есть подозрение, что если их убрать, окажется, что искусство-то и не умерло.
Нам кроме них об этом кто-нибудь говорил?