Здесь учились и преподавали многие известные и выдающиеся писатели: Н. Асеев, К. Федин, Г. Паустовский, М. Светлов, В. Розов, Ю. Кузнецов, Ю. Бондарев, К. Симонов, Ю. Трифонов, Ч. Айтматов, Е. Долматовский, Л. Ошанин, Вс. Иванов, Л. Леонов, С. Городецкий, Б. Заходер, Б. Слуцкий, С. Михалков, В. Боков, Л. Зорин, Г. Бакланов, В. Солоухин, Р. Гамзатов, Е. Винокуров, В. Карпов, В. Соколов, Ф. Искандер, Ю. Мориц, А. Приставкин, Б. Ахмадулина, Е. Евтушенко, Р. Рождественский, Ю. Левитанский, В. Белов, Н. Рубцов, М. Рощин, О. Сулейменов, Ф. Алиева, Р. Киреев, Ю. Казаков, Н. Дурова, В. Цыбин, Г. Семёнов, В. Фирсов, А. Передреев, И. Шкляревский, А. Ким, В. Астафьев, А. Вампилов, К. Кулиев, И. Друцэ, М. Алексеев, Н. Тряпкин, Д. Кугультинов, В. Костров, Н. Матвеева, Е. Носов, Р. Казакова, В. Личутин и многие другие.
В новых исторических условиях многообразие талантов крупнейших писательских имён как бы продолжало на свой лад почти 200-летние диалоги отечественной культуры. Ведь в пространстве Тверского бульвара, 25 родился А.И. Герцен, спорили крупнейшие славянофилы и западники А.С. Хомяков, П.Я. Чаадаев, Т.Н. Грановский, Н.В. Гоголь, К.С. Аксаков, встречались Е.А. Боратынский, М.С. Щепкин и многие другие писатели, художники, артисты. В ХХ столетии здесь выступали С.А. Есенин, А.А. Блок и В.В. Маяковский, а в 1928 г. после возвращения из Италии встречался с литераторами Максим Горький. Во флигелях усадьбы жили А.П. Платонов (двадцать лет!), О.Э. Мандельштам, Д. Андреев, Б. Пастернак, Вс. Иванов, С.Н. Сергеев-Ценский, Л.С. Соболев и многие другие известные писатели.
В 20-х гг. ХХ века здесь работали Литературный музей и писательские организации, которых в Москве было около двух десятков, среди них РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) и МАПП (Московская ассоциация пролетарских писателей), послужившие прообразом булгаковского МАССОЛИТа. Здание фигурирует в «Мастере и 
Маргарите» М.А. Булгакова как «дом Грибоедова». Здесь находились редакции журналов («На литературном посту», «Знамя») и издательств («Федерация», «Энциклопедия» братьев Гранат).
В ХХI веке время ускоряет свой бег, диктует новые художественные формы, которые не только не отменяют прежних достижений, но предполагают своеобразную соревновательность и сравнение с ними. Накультуренное и налитературенное пространство «Дома Герцена» продолжает сохранять единство многообразия талантливой молодёжи, способной к созидательному писательскому творчеству.
Борис ТАРАСОВ, ректор Литературного института
Руслан КИРЕЕВ
Лекарство от старости
Я поступил в Литинститут в 1962 году как автор юмористических стишков, а выпустился в 67-м с опубликованным в «Новом мире» Твардовского (1965) большим рассказом, вскоре экранизированным на Центральном телевидении, сданным в производство в «Советском писателе» сборником повестей и рукописью романа в 27 листов, который также увидел свет в «Советском писателе».
Я научился в Литинституте спорить с профессорами, как теперь спорят со мной студенты. Умышленно не говорю «мои ученики», ибо на нашем семинаре все ученики. Если, скажем, идёт голосование (непременно тайное) на конкурсе, который проводится в рамках семинара, то я имею только один голос – как и все остальные. Да и вообще мой «голос» на обсуждении рукописей ли, книг, фильмов, телепередач, премиальных сюжетов и т.д. – отнюдь не решающий, моё слово – вовсе не последнее, любой студент может возразить «мастеру». И так – вот уже 27 лет, что я преподаю в институте. Думаю, это лучшее лекарство от старости, прежде всего человеческой. Да и творческой, надеюсь, тоже.
Александр СЕГЕНЬ
Счастливый билет
Для меня Литературный институт такая же неотъемлемая часть жизни, как для тела рука или нога. Жить без него было бы можно, но очень трудно, как человеку жить, потеряв руку или ногу.
Я поступил в него в переломный период своей жизни. После окончания школы учился в Московском автомобильно-дорожном институте, мечтал в будущем исправить избитое выражение «дураки и дороги», чтобы остались одни дураки, которых заставить поумнеть куда труднее, нежели построить хорошие дороги. Представлялось: вот еду по стране, и кто-то говорит: «Надо же, какая тут дорога хорошая!» А я втайне радуюсь: «А эту дорогу я построил!» Но этой мечте не суждено было исполниться, поскольку меня отчислили за неуспеваемость по высшей математике, с которой я никак не смог сладить.
Сочинять художественную прозу я начал ещё в пятилетнем возрасте. В школе веселил одноклассников рассказами, в которых сатирически изображались наши нелюбимые учителя. Учась в Автодорожном начал писать более серьёзную прозу. И вот, когда меня отчислили, решил попробовать поступить в Литературный. И поступил, набрав высокие баллы. Гордость распирала меня! Получив студенческий билет, нарочно старался держать его в кармане так, чтобы он слегка высовывался, потому что тогда по его верху шла надпись «Союз писателей СССР». Теперь моя мечта была другая: еду я в метро или автобусе и вижу, как кто-то читает мою книгу. Читает, и видно, что человеку нравится. Промелькнут институтские годы, и эта моя мечта сбудется.
Учёбой в институте я в буквальном смысле наслаждался. Какие были великолепные преподаватели! Рекемчук, Тахо-Годи, Ерёмин, Качаева, Лебедев, Смирнов, Кочеткова, Молчанова, Карабутенко, Безъязычный, Иванов, Власенко, Гусев и многие другие. Каждая лекция – как прекрасный спектакль, получив билеты на который, грешно не пойти и не посмотреть. Счастливейшее время!
По окончании института я не в силах был с ним расстаться и поступил в аспирантуру. Моим научным руководителем был незабвенный Михаил Павлович Ерёмин. Под его началом я работал над рукописями Карамзина. В 1988 году в журнале «Литературная учёба» опубликовал выверенный мною текст его трактата «О древней и новой России» со своими комментариями. Его потом перепечатывали, ссылаясь на проделанную мной работу.
Несколько лет моя жизнь не была связана с Литературным институтом, я очень скучал по нему, и какова же была моя радость, когда бывший тогда ректором Сергей Николаевич Есин пригласил меня преподавать на заочном отделении! Сердце моё громко стучало от волнения. Конечно же, я сразу согласился, и вот уже шестнадцатый год преподаю, веду свой семинар.
Работа с начинающими литераторами обогащает меня. Надеюсь, что и их тоже. Я передаю им знания, они мне – свою юношескую энергию и информацию о том, чем живёт и дышит современная молодёжь. Я испытываю любовь к каждому студенту, даже к строптивому или нерадивому. Я чувствую, что они в каком-то смысле мои дети. Когда в 2011 году я попал в больницу с тревожным диагнозом, мне до слёз было приятно получать такие смс: «Александр Юрьевич! Выздоравливайте! Мы Вас любим и ждём. Ваши дети».
Каждый раз, когда я иду в институт на очередной семинар, меня охватывает чувство радостного предвкушения, а когда возвращаюсь, перебираю в памяти, всё ли сказал, что было надо сказать, и чаще всего радуюсь, что занятия прошли успешно.
Мне нравятся люди, преподающие в Литинституте, высококлассные специалисты, самозабвенно любящие своё дело. Радостно встречаться с ними на заседаниях кафедры литературного мастерства, на защитах дипломов, на торжественных мероприятиях, общаться. Даже перекинуться парой слов – и то счастье.
В последние годы появилось тревожное ощущение, что наш Лицей на Тверском бульваре не нравится кому-то в верхах. Невооружённым глазом видно, что его хотят задушить, раздавить, уничтожить. Это было бы чёрным преступлением против всей русской культуры!
Да здравствует наш несломленный Литературный институт! Да сгинут все враги его!
Александр БОБРОВ
Школа саморедактирования
В Литературный институт я поступил ещё до армии и был самым молодым среди поэтов (среди поэтесс – Лада Одинцова). Мы оба учились в семинаре Льва Ошанина. С первого курса в 1964 г. меня призвали на три года в армию – вернулся я в тот же семинар, в молодой набор. Это были решающие годы постижения литературы, законов творчества и России. Все семинаристы, грубо говоря, делились на книжников, диссидентов, поклонников Мандельштама–Пастернака и почвенников, провинциалов, поклонников Есенина и сформировавшейся «тихой лирики». Я, сын Замоскворечья, неисправимый москвич, как говорил Пушкин, пытался соединить все эти начала: много читал, но и много странствовал, работая в детском туризме, писал очерки в духе натуральной школы, но и песни, порой остросоциальные и озорные. Всё это можно было показать, обсудить, осмыслить. Потом такого уж не было – я в 1972 г. рано стал «литначальником» – от завотделом поэзии в «Литературной России» сразу после института до завредакцией поэзии после Академии общественных наук, а потом и главного редактора издательства «Советский писатель», – кто меня смог бы резко критиковать? Так что школа Литинститута оказалась уникальной и приучила к саморедактированию, к самоиронии.
Литинститут мне дал главное в работе литератора – широту взглядов, способность держать удар, отстаивать свою позицию, внятно излагать мысли и остро чувствовать фальшь. Наконец, работать в разных жанрах, чтобы выжить в самые подлые и безумные времена, из которых мы никак не выберемся.
Владимир ВИГИЛЯНСКИЙ
Не «от нуля», а «от вечности»
В Литинституте я учился в середине 70-х в семинаре критики (Панков, Сурганов). Эти времена считаются застойными. Но не только в кулуарах, а и на семинаре, спецкурсах, лекциях мы абсолютно открыто обсуждали непубликуемую классику XX века и современный литературный самиздат. Никто нас (по крайней мере, меня и моих друзей) не преследовал, даже замечаний не делали. За несколько лет учёбы я прочитал половину всех книг, которые прочёл за всю жизнь. Я писал о том, что хотел, как и многие, не ориентируясь на партийную конъюнктуру. Кстати, я был единственным в институте в то время некомсомольцем. Атмосфера внутренней свободы – вот что запомнилось отчётливо. Казалось бы, при чём эти реалии? Но они имеют непосредственное отношение к созданию «литературного быта», контекста, на фоне которого мы актуализировали текст. Мы учились как критики ценить литературу не «от нуля», а «от вечности». В профессиональной деятельности каждому из нас это весьма помогло.
Олеся НИКОЛАЕВА
Уверенность в призвании
В Литературный институт я поступила, когда мне только-только исполнилось 18 лет, а окончила его в 23 года. То есть я пришла туда румяным подростком, а покинула взрослым человеком и профессиональным писателем, зарабатывающим на жизнь исключительно литературным трудом. Помимо того, что я получила в институте базовое гуманитарное образование и выучила французский язык, занимаясь там с исключительной женщиной, писательницей и учёным Светланой Семёновой, я обрела там творческую среду и получила множество талантливых друзей и добрых знакомых. В «моё время» там учились Виктор Гофман и Елена Макарова, Андрей Василевский и Ирина Василькова, Андрей Богословский и Юрий Адамов, Татьяна Реброва и Татьяна Митрофанова, Алексей Дидуров и Пётр Кошель, Александр Ерёменко и Ольга Герасимова, Андрей Чернов и Наталья Стрижевская, Михаил Айвазян и Наталья Бонецкая, Алексей Парщиков и Георгий Елин, Наталья Старосельская и Сергей Плеханов, Владимир Бондаренко и Павел Проценко, Мария Зоркая и Александр Ремез, Нина Краснова и Антон Иванов, Елена Стрельцова и Виктор Соколов, Владимир Орловский и Михаил Попов, Сергей Морев и Николай Коняев и многие-многие другие… Это было созвездие творческих энергий, соцветие талантов. У нас было всё – почвенники и западники, неоклассицисты и модернисты, коммунисты и православные (трое стали священниками), но существовала одна общая для всех черта: мы жили литературой и её интересами по преимуществу. Многие состоялись как писатели, многие трагически погибли, кто-то умер в молодом возрасте…
Но и среди наших преподавателей были исключительные люди: Аза Алибековна Тахо-Годи вела у нас античную литературу, Валентина Александровна Дынник (по преданию, ещё Есенин целовал ей ручку, не смея претендовать на большее, а Пришвин в дневнике своём написал о ней «хорошенькая») читала курс по литературе Средневековья, блистали Станислав Бемович Джимбинов, Михаил Павлович Ерёмин, Владимир Павлович Смирнов, Константин Александрович Кедров. Я была студенткой семинара Евгения Винокурова, который был подлинный поэт, библиофил, великолепно знал мировую поэзию и с которым можно было поговорить и о запрещённых Бродском и Солженицыне, и о подпольных Розанове и Леонтьеве.
И – самое главное для меня: в это же время в институте учился и критик Владимир Вигилянский, который стал моим мужем и с которым мы уже 38 лет живём вместе.
Придя сдавать приёмные экзамены юной то робеющей, то дерзновенной поэтессой, я получала диплом уже искушённым, уверенным в своём призвании человеком.
Олег ПАВЛОВ
Единство в любви
Я получил блестящее образование – и учёба в институте как таковая, которая казалась поначалу необходимой нагрузкой, дала самое широкое и глубокое понимание как русской, так и мировой культуры. Понимание самого себя, чувство ответственности – это тоже дал Литературный институт, ведь ты совершаешь самый важный для себя жизненный выбор. Творческая среда института побуждала писать, учила товариществу. Собственно, главным уроком было многолетнее общение с мастером – Николаем Семёновичем Евдокимовым. Это было общение с учителем, но и с писателем. Мастер – это и есть такое соединение. Очень многое он смог внушить, объяснить – многое внушало и объясняло даже его молчание. Я его любил. Считаю себя его учеником, понимая, что и он такой же ученик института, только его учителями были Паустовский, Леонов… Это единство в любви к литературе и верность её высшей правде – как традиция – и передаётся в Литературном институте от учителей к ученикам.
Геннадий ИВАНОВ
Большое плавание
Литературный институт, по сути, определил весь мой жизненный путь.
До этого я окончил техникум, служил в армии, немного поработал в районной газете и один год проучился в Университете дружбы народов. Подал стихи на конкурс, меня вызвали на экзамены. Поступил и стал студентом дневного отделения Литинститута.
Тогда ректор Владимир Фёдорович Пименов и всё руководство института внушали нам, что надо быть готовыми к любой литературной работе – и соответственно нас готовили.
У меня так и получилось. Потом всю жизнь я не только стихи писал и пишу, но и работал редактором в издательствах, занимался переводами, писал рецензии, статьи, занимался и занимаюсь организационной работой в Союзе писателей России.
Конечно, и на творчество институтская среда оказала большое влияние. Я учился, когда был большой спор между теми, кто восхищался Рубцовым, поэтами классического русского направления и так называемой эстрадной поэзией. Я всей душой любил Рубцова, Соколова, Казанцева, Жигулина... В наших спорах оттачивалось своё понимание поэзии.
Руководитель нашего поэтического семинара Евгений Аронович Долматовский не очень помогал нам где-то публиковаться, но всегда готов был помочь через свои многочисленные связи пристроить студента где-то подработать, куда-то отправить в поездку. Мне он помог устроиться в плавание в Арктику на три месяца. Это было незабываемое путешествие. И хорошая подработка. Тем более, тогда я уже завёл семью.
У меня так сложилось в жизни, что пришлось много редактировать книг и общаться с писателями из разных республик СССР и России. И я благодарен Литературному институту, что ещё студентом я имел возможность дружить с ребятами из этих самых республик. Их в институте было немало. С некоторыми из них дружу до сих пор.
Одним словом, спасибо родному Литературному институту. С юбилеем! И – многая лета!
Никита НЕСТЕРОВ
cтудент 3-го курса (семинар Е. Сидорова)
ты скоро поймёшь, что язык
сведён до последнего слова
в торжестве последнего голоса
над многоголосьем.
сегодня не плачут вдовы.
и некому жать колосья.
потому что нёбо твоё – небо
потому что спятишь,
когда такой фетиш
в то время как тонет
заброшенный невод,
я жду,
пока ты ответишь
когда
придёт
мой черёд
и спросят меня
о воле
последней моей
то в простыни тело своё,
(на которых познал
я её поцелуй
неземной)
попрошу
завернуть
чтобы с первой звездой
в царство вечной любви,
я, воскреснув,
вошёл
Алексей ТЕРЕНИЧЕНКО
студент 2-го курса (семинар И. Ростовцевой)
* * *
Звенят цикады в полночных травах,
над ними звёзды гудят хоралом:
не отделяет Единый Правый
певцов великих от певчих малых.
Многоголосы Его оргáны,
в них трубы лесом растут без счёта,
и есть у каждой, всегда сохранна,
вселенской фуги живая нота.
Нажмёт на клавишу исполнитель –
и ток догадки пройдёт по телу.
А до тех пор ты – игла без нити,
канал забытый и опустелый.
Жить волей – двигаться на ходулях:
на них не вырасти ни на йоту;
но стоит вспомнить свою одну лишь
вселенской фуги живую ноту –
и, обретая внезапный голос,
ты понимаешь, дождём оплакан,
что будешь петь от беды на волос,
пока открыт потаённый клапан,
тянуть, тянуться…
Ольга АНИКИНА
(семинар Г. Седых)
* * *
Звуки ночные в панельных домах
слышишь – до вздоха.
То ли соседка там бродит впотьмах,
то ли эпоха.
Голос за стенкой расплывчат и тих,
фразы всё те же…
«Нет, – говорит, – я устала, прости,
ноги не держат».
Ноги не держат и руки дрожат,
стянуты жилы…
«Нет, – говорит, – я не буду рожать».
Значит, решила.
Голос ли, голубь ли, крыльями взмах
из-за стены мне …
Звуки ночные в панельных домах,
звуки ночные.
Однокомнатные люди
Среди пентхаусов и студий,что строил многомудрый некто,
мы – однокомнатные люди,
герои типовых проектов,
и нам отмеренное quantum,
рассчитано сверхэкономно,
а по задумке мы – гиганты,
а по рождению – огромны.
И мы себя приуменьшаем
до площади простой хрущёвки,
мы жить друг другу не мешаем
и не подглядываем в щёлки,
нам лишь нашёптывает гений,
признав нечаянное братство,
науку одиноких бдений –
из времени кроить пространство,
нырять под зыбкими буйками
лаг, перекрытий и каркасов
и стены раздвигать боками
под звон двенадцатого часа,
под звон бессонный, звон кандальный,
почувствовав его пружину
в своей отдельности фатальной
и в горечи непостижимой.