Юрий МОГУТИН
СТВОЛЫ ПОЮТ…
Брожу средь птичьих голосов.
Уходят в небо сосны бора.
У наших северных лесов
Есть сходство близкое с собором.
Проснётся сиверко, сердит,
Стволы откликнутся басово,
И колокольно загудит
Нерукотворный храм сосновый.
Высокий гул пойдёт окрест,
И славят Бога зверь и птица,
Стволы поют «Христос Воскрес!»,
И пахнет ладаном живица.
Пред этим царственным раскатом
Смиренно голову склони:
Нет правых – все мы виноваты.
Все миром мазаны одним.
И эти звуки неземного
Приемлем как земные сны.
Мы не придумали иного.
О, до чего же мы бедны!
***
Дрожит роса холодным перламутром,
Петух приходит на подмогу утру;
В сарае чурку трахает колун.
Не спит вода, её сердцебиенье
В тугих жгутах подводного теченья
В прекрасное назад свивает шум.
В такую рань! –
часу, должно быть, в третьем… –
Пошто горланишь, ненормальный петел,
Когда в заулках ночь ещё крепка?
Я жил нигде, я был никто рассвету,
Но подмечал незримые секреты,
И в сговоре со мной была река.
Где азимут надмирного прибора?
Не нам решать, куда живёт природа.
Она текла и продолжает течь.
Дрейфует жизнь в околоплодных водах,
И каждый её лепет, всхлип и возглас
Рождает речь, осмысленность сиречь.
Природу прошибает пот любовный.
Кати, Сизиф, свой монолог безмолвный,
Пока у смертных под сомненьем смерть.
Пока река и я – мы оба пьяны –
Шумим, ломясь сквозь дебри и туманы
И расшибаясь вдребезги о твердь…
У смерти с жизнью нет обратной связи.
Не в этом ли исток водобоязни?
Но вечность обязательна для всех.
Когда мой век накроют волны, пенясь,
Я вспомню вдруг, как мне плылось и пелось,
И дух мой взмоет ввысь, как белый стерх.
***
Без чуда не было ни дня,
Хоть чудо требует привычки:
Костёр разжёг с двадцатой спички –
Да будет таинство огня!
В костре огонь живёт стоймя.
Грядущий адрес неизвестен.
То снег валит, то дождь ливмя
Льёт сутки кряду; климат местный
Кого угодно вгонит в гроб.
Будь ты зимовщик хитромудрый,
Но ты не больше, чем микроб
В масштабах безразмерной тундры.
Оставь сравненья! Суп готов.
Я в котелок вникаю ложкой,
И чай бросаю в кипяток,
И над огнём сушу одёжку.
В котёл взгляну: там не моё
Лицо мерцает в амальгаме –
Людей чаинки бытиё
Гоняет по свету кругами.
***
Таинственный и страшный смысл страданья,
Всей жизни придающий высший смысл.
О ледяные стены мирозданья,
Как птица, бьётся каторжная мысль.
Но много ль значит жизнь с её упорством,
Когда растает всё в небытии
И всё свершится тривиально просто,
Как если б вовсе не было пути?
Бездонна ночь в палате госпитальной.
Мой ангел прилетит за мной к утру…
И для меня не составляет тайны,
Что под ножом хирурга я умру.
ДОШЁЛ ДО КРАЯ
Дошёл до края. Вот он – край
Родимый. Двор мой тоже с края:
Колодец, яблони, сарай,
Собачья будка у сарая.
Истлел в кладовке мой бушлат;
Давно похоронили маму;
Колодец сгнил, жена ушла,
И рай мне стал не по карману.
Мне стыдно, что застал меня
Земляк за созерцаньем рая.
Здесь полпогоста – мне родня,
А я, живой, – дошёл до края!
Их лица, мимика, глаза –
Давно добыча глины рыжей.
Но их родные голоса
Звучат всё явственней и ближе.
С креста слетела птичка – «фьють!».
А может быть – душа, не птица?
Тут на поминках бражку пьють –
Она в вино не превратится.
Я сроду ноги унести
Умел от шумных сборищ общих.
Но мне вовеки не уйти
От дорогих моих усопших.
***
И я забуду, и не вспомнишь ты –
На прожитом поставлены кресты.
Душа твоя, как гость в чужой квартире.
Но тщишься вспомнить, и горят зрачки,
И сердце ноет от глухой тоски
О том, с кем разминулась в этом мире.
Приходят SMS-ки от друзей,
О том, что жить, конечно, тяжелей
И что один, конечно, враг другому.
Но есть письмо, которого не ждёшь,
И счастье есть, да только не найдёшь,
И почтальон ошибся спьяну домом…
***
Душа ещё освещена
Весенних зорь роскошным златом,
Но вот уж клонится она
К последним отблескам заката.
И так близки, так далеки
Два света: встречный и прощальный!
И так похожи огоньки
Крестильных свеч и погребальных!
Но в этом мире, в этом сне,
И непробудном и глубоком,
Живая вечность снится мне –
Без дна, без финиша, без срока.
***
Растить мальца, быть стойким –
всё зачтётся.
На дне судьбы, как в глубине колодца,
Мерцают сокровенные ключи…
Гудит метель, старинная, как примус,
Мой дом, как склеп, на градуснике–минус.
Но я тепла средь стужи улучил.
Крепчает ночь, небесный полог вспорот.
Колодезный кручу неспешно ворот –
Струною натянулась бечева.
Дубовую снимаю рукавицу,
Вношу студёность ключевой криницы –
Томящуюся душу врачевать.
Я одинок. Душа моя болеет.
Сугроб в ночи столь явственно белеет,
Как будто мне желает угодить.
Я Глеба без себя боюсь представить,
Мне не на кого малого оставить,
Мне некуда из жизни уходить.
***
Как знак беды – зюйд-вест. Похоже,
Беда повязана с людьми.
Нам не унять ни смертной дрожи,
Ни сладких судорог любви.
Где волны плещут в скальных нишах,
В краю наяд и нереид,
Пред Богом ровня принц и нищий,
И грех людей не тяготит.
По пляжам бродит день сутулый,
Ныряя в золото песка,
Волна раскачивает с гулом
Медуз и лодку рыбака.
Волна оттенка изумруда –
Сплошное пиршество для глаз.
Такое празднество и чудо
Едва ль возможно ещё раз.
Продут, промыт, песком начищен
От кряжей до солёных недр,
Июль во всей своей красище
Внушает мысль, что смерти – нет.
Бог – в каждой ласке, в каждой роли
И в хлопотанье крымских пчёл.
А в этот миг Харон Паромыч
Уже отвязывает чёлн…