СНЫ РАЗУМА
История никуда никого не отпускает. Возьмём, например, два осколка Речи Посполитой. Литва и при недоброжелателе Адамкусе лояльнее Польши, а остаётся постоянной мишенью Госдумы. Русские там сразу получили равные права; наш язык, образование, культура, организации, СМИ уважаются властями; во время ГКЧП республика была готова пропустить на Запад всех беженцев из России. Но в СССР наиболее агрессивно наступал на Центр именно Вильнюс с провинциальным пианистом Ландсбергисом во главе. Отчего всё так перепутано?
Чтобы получить ответ, мало знать, что литовская кровь столетиями течёт в русских жилах и наоборот. Потомки знатных перебежчиков из Литвы распространяли у нас неприязнь к Вильно. Довольно их имён – Белевские, Вяземские, Новосильские, Трубецкие, Мезецкие, Мстиславские, Бельские, Одоевские, Воротынские, Милославские, Можайские и прочая, – чтобы многое стало ясно. Даже Радзивиллы на Литве исчезли, а у нас живут. Вот и дядя матери Ивана IV Михаил хотел увести от своего соправителя великого князя Литовского Александра православные земли. Как не враждовать (пусть Елена Глинская смягчила, что смогла) при таких браках русских государей? Беглецы из Московии раздували враждебность к ней уже на Западе. Их, кроме Курбского, были тысячи знатных родов: тверских князей, новгородцев, псковичей, смолян.
Увидеть же все корни взаимного пристрастия помогает глубокая старина. Её русские авторы часто то огульно порицают, то безоглядно идеализируют. Она же, как и русско-литовские связи вообще, имеет давнюю и сложную природу, которая открывает многое. В ходе тысячелетнего распада североевропейского языкового союза его последним реликтом осталась балто-славянская общность (венеты), просуществовавшая до конца IV в. по Р.Х., когда была расколота миграцией готов в Причерноморье. Но и после народы продолжили жить вместе вплоть до берегов Москвы-реки, где следы наречий балтов дожили до XIX в. Благодаря длительному единству славяне никогда не называли литовские племена, подобно финно-уграм, «чужими» (чудь: «чужак» и «чудной» звучат одинаково во многих языках).
А отношения родственников бывают трудными. Тем более что жизнь обоих сложилась пёстро. Уже в Х в. пограничные стычки между ними были обычным делом. В XII–XIII вв. их поглотили междоусобицы. Минск звал Литву против Полоцка, тот – против Смоленска, Даниил Галицкий – против Польши, даже первые князья Твери оборонялись от литовцев. А Новгород ещё долго переходил от союзов с ней к войнам, следуя конъюнктуре интересов в Прибалтике и отношений с Владимиром и Москвой.
В роковой спор двух православных центров – южного и северного – о том, кто воссоединит восточных славян, Литовская Русь попала наравне с Владимирской случайно. Раздавленный монголами юго-запад Киевской Руси было не поднять подорванному ими же её северо-востоку. Тогда Киев, Владимир-Волынский, Полоцк и др. прибились к Литве. Вильно сразу пошёл на Новгород и Смоленск. Второй пал, да его вернул отец Александра Невского. А когда в схватку вступила Москва, то её интересовал прямой выход на Запад, которому препятствовали литовцы. Та же логика вела Ольгерда, когда он думал создать из своих подданных и тверичей, выступавших против независимости от Константинополя, православную митрополию в противовес Московской.
Разворачивался основной конфликт на фоне борьбы за влияние на Балтике, в Северо-Западной Руси и Орде и за Владимирский стол. В первом случае у литовцев был собственный интерес. И бились мы с ними постоянно. Литва чаще Москвы открыто противостояла монголам, но наша тактика в итоге оказалась удачнее. В драку за великое княжение Владимирское её втянула двудушная (она постоянно заигрывала и с Ордой и с Литвой) Тверь, не раз скрепив союз с нею личными униями князей. Обе стороны активно использовали в боях отряды противоборствующих ордынских группировок. А позже у Вильно, как и у Москвы, появились свои татарские вассалы. Подтверждение чему – версия происхождения Глинских.
Участие Литвы в Смуте – тоже результат раздора между своими. Православные магнаты разделились: Острожские не приняли Отрепьева, а Вишневецкие поддержали его ради своего родства с Грозным и земельных тяжб с Московией. И хотя литовского гетмана Ходкевича нам любить не за что, многие литовцы-наёмники до и после него верно служили Москве.
Была ли основа для консолидации той и другой Руси как против монголов, так и после? Племенное объединение Миндовга стало государством лишь благодаря приходу к нему русских княжеств. Но они были слишком слабы, тоже платили дань Орде и не годились в союзники. Когда они освободились от татарской зависимости, то Литва уже отучила их от самостоятельности. У нас же в то время вовсю шло собирание земель, и Донская битва была на носу. Время ушло. Кроме того, изначальная рыхлость федерации владений магнатов в Литовской Руси только росла по мере её интеграции с Польшей, и потому она не могла быть нам надёжным партнёром.
Вскоре за унией 1385 г. в Литве начали притеснять православных. По присоединении к Москве Твери дело усугубил раскол в её боярстве, часть которого «отъехала» на запад, другая – на юг. Тут стало не до соединения. Постепенно треть литовских земель ушла к Московии. Оставшиеся магнаты к концу Смуты приняли католичество. О ренегатах всё сказано. Тема пропала…
Демонизировать Литву не стоит. Ничто специально антирусское её не отличало. Наша политическая история и тактика очень схожи. Судьба сделала нас соперниками за наследие Древней Руси, но эту партию мы тогда выиграли. Остальное – обычные склоки соседей за земли и влияние в регионе, где обе стороны были хороши… Идеализировать её тоже ни к чему. Особо «западных» черт в её поведении не наблюдалось. Когда это оказывалось для нас актуально, помощником она нам быть не могла. А когда мы сами встали на ноги – к чему было с ней объединяться, когда можно было её присоединить?
Так и живём. Эмоционально переживаем нашу близость. И отсюда всё хорошее между народами. А все занозы – от сложной истории отношений и идущей оттуда завышенной обоюдной требовательности.