Вроде бы даже кощунственно в чём-то упрекать наш многопалубный телелайнер «Культура», одиноко плывущий по разливанному морю пошлости и рекламы. Слава те Господи, что плывёт. Но всё-таки хочется, чтобы на его литературной палубе происходили события, отражающие всю сложность и разнообразие нашего нынешнего литературного процесса. На музыкальной палубе видишь непохожих музыкантов с различными инструментами и пристрастиями. На театральной – разные и по-разному поставленные спектакли. На художественной палубе чего только не насмотришься. А на литературной всё больше о хороших, замечательных, выдающихся, но одинаково и об одних и тех же. Правда, есть исключения.
Была на нашем некогда малоканальном телевидении популярная программа: известные писатели отвечали на вопросы зала. Теперь эта программа перекочевала на «Культуру» и стала зваться «Линией жизни». Однако писатели, потеснённые в этой передаче другими деятелями культуры, поднимаются на сцену до обидного редко. Исключением недавно стал Александр Кушнер, поэт такого уровня, что дополнительная литературная слава ему уже не нужна:
Нас больше не мучит желание славы,
Другие у нас представленья и нравы…
А для зрителей встреча со славным поэтом оказалась, несомненно, нужной. Исключением стала и встреча в «Разночтениях» с Михаилом Тарковским. Если бы не одно но. Автор оригинальных, насквозь реалистических литературных произведений, предпочитающий таёжную избушку на Енисее московской квартире, отличается и своеобразием в оценке современных литературных и общественных явлений. Это показала, в частности, его беседа с Прилепиным, вывешенная на сайте Захара. Однако телеведущий ограничил тему передачи рамками охоты, вовлёкши в беседу ещё и биолога-охотоведа. И хотя Тарковский, считающий охоту способом жизни, приводил в пример Тургенева и Аксакова, но всё же, думаю, многих зрителей, как и меня, беспокоила мысль о том, что нынче, когда охотников, оснащённых уже и вертолётами, становится всё больше, а зверья всё меньше, охота вряд ли служит неопровержимым доказательством любви к природе. В других «Разночтениях» гостем стал протоиерей Михаил Ардов, представленный и как писатель, хотя однажды в пылу телеполемики он окрестил писательское дело бесовским занятием. Но приглашён Ардов был в передачу не подкрепить своё мнение новыми доводами, а потому, что на Ордынке, в доме своего гостеприимного отца, видел в детстве многих великих, в том числе Бориса Пастернака и Анну Ахматову, как раз этим бесовским делом и занимавшихся.
Борис Пастернак стал несомненным отечественным героем текущего телеледникового периода. Это показал четырёхсерийный цикл с названием по примеру горьковских пьес: «Пастернак и другие» – автор-ведущая Наталья Иванова. Поэт был показан в соприкосновении с другими литературными явлениями: Ахматовой, Цветаевой, Булгаковым и Шаламовым. Но если отношения Пастернака с Ахматовой и Цветаевой были реальными, то брешь в его отношениях с Булгаковым была заполнена в фильме, может, и обоснованными, но всё-таки предположениями о тайном соперничестве между «Доктором Живаго» и «Мастером и Маргаритой». В основу этой части фильма легла статья Натальи Ивановой «Точность тайн», опубликованная в «Знамени» ещё в 2001 году, и никаких открытий, подтвердивших бы связку Пастернак – Булгаков, за 8 лет, судя по фильму, сделано не было. Лучшим оказалась последняя часть цикла – «Душа моя, печальница…», где «другим» был Варлам Шаламов. Выстраданная мощь художественной прозы поставила этого трагического писателя в один ряд с нобелевским лауреатом. А может, даже… Во всяком случае, Анне Ахматовой не понравился «Доктор Живаго», а «Колымские рассказы» могут не потрясти только вохру. В книге Натальи Ивановой, вышедшей в 2006 году, вслед за главами о «других» идут главы о «совсем других» – Фадееве, Катаеве и Симонове. Видимо, следует ждать телевизионного цикла «Пастернак и совсем другие».
Последние литературные передачи на «Культуре» могли нравиться больше или меньше, но все они уступили шестисерийному испанскому художественному телефильму: «Лорка. Смерть поэта». Эта тридцатилетней давности лента Хуана Антонио Бардема поначалу должна была сниматься с участием советского телевидения, но потом оно из доли вышло, что и понятно. Судьба великого поэта, настроенного просоветски и ставшего жертвой строя, борьбу с которым вели наши «добровольцы-интернационалисты», удручающе перекликалась с планидой собственных деятелей культуры, что пали под пулями, вылетевшими, быть может, из стволов тех же винтовок, которыми защищалась демократия в республиканской Испании. Судьба Михаила Кольцова, автора «Испанского дневника», тому примером. У Лорки об испанской жандармерии:
Закрылся засов тюремный,
едва только девять било…
А небо в ночи сверкало,
как круп вороной кобылы!
Диктатура, будь большевистской или фашистской, имеет родственные черты. Познавший и то, и другое Бруно Ясенский, автор антифашистского романа «Заговор равнодушных», написал в ГУЛАГе, продолжая Лорку: «Человек звучит гордо» – говорит Горький Максим, а здесь бьют по морде и говорят: «Сукин сын».
Задвинутый в ночное время фильм о Лорке посмотрели тем не менее все, кого интересуют поэзия и судьба поэта в этом мире. Интерес объясним, в частности, тем, что основой для сценария стали книги ирландского учёного и журналиста Яна Гибсона, собиравшего материалы о поэте по крупицам в самой Испании, когда это было чрезвычайно опасно и памятник поэту не стоял на мадридской площади. Об открытиях Гибсона рассказывалось в двух материалах «Литературной газеты» за 1983 год. Очень не хватает честных, умных и тактичных художественных фильмов о наших великих писателях, о том же Шаламове и других, чья судьба была столь же трагична. Таких фильмов попросту нет: пресловутый «Есенин» никак не в счёт. Невольно будешь вспоминать «Лорку», глядя очередные телепередачи о наших великих поэтах, где поочерёдно появляются ведущий, другие говорящие головы и одни и те же архивные кинокадры с непременным Сталиным.
К фильму может быть только одна претензия: он назван «Смерть поэта», хотя в шести сериях содержанием была жизнь, а смерть только каймой. И ещё, наверное, наш культурный телезритель по ментальности своей не так, как испанский, воспринимал сцену, несколько раз представлявшуюся Лорке: выпущенный на арену 
разъярённый бык, воплощение фашизма, бешено несётся, чтобы пронзить рогами тореро. Сразу приходит в голову Маяковский с его впечатлением о корриде: иметь бы быку вместо рогов пулемёты. Но Маяковский не был охотником в отличие от Михаила Тарковского.
, ЯРОСЛАВЛЬ