На Высшие литературные курсы я поступил в 1983 году. Это было время «расцвета застоя». Писателям за книги платили приличные гонорары. Им давали квартиры с дополнительными двадцатью метрами, без которых, как справедливо считала власть, не так хорошо создавались шедевры. Летом мы ездили в Дома творчества. Я до сих пор вспоминаю их: Коктебель, Пицунду, Ялту, Дубулты, наконец.
А Высшие литературные курсы нужны были писателям для приобретения лоска. Если тебе, предположим, по каким-либо причинам его не хватало, ты брал направление в своей писательской организации и отправлялся в Москву. Комната в общежитии на Добролюбова, двести пятьдесят рублей стипендии, Тверской бульвар – при помощи этих составляющих навести лоск можно было на кого угодно!
Из белорусских писателей до меня на литературных курсах учились Алексей Пысин, Пётр Приходько, Алексей Карпюк, Вячеслав Адамчик, Анатолий Гречаников, но главное – мой кумир Владимир Короткевич. Причём автор «Дикой охоты короля Стаха» и «Чёрного замка Ольшанского» кроме литературных курсов окончил и сценарные. Стало быть, на его облике играли отблески лоска, нанесённого двойным слоем. Для меня это имело большое значение.
– Хороший писатель, – сказал Георгий Афанасьевич Ладонщиков, мой тесть, когда я заговорил о Короткевиче.
– Кто? – не понял я.
– Володя Короткевич.
Георгий Афанасьевич был, конечно, известный детский поэт, но при чём здесь Короткевич? Тем более, как раз накануне нашего разговора один из авторов «Литературной газеты» назвал Короткевича знаменитым польским писателем. В Белоруссии это было воспринято как оскорбление.
– Мы вместе на ВЛК учились, – сказал Георгий Афанасьевич,– и я у них был старостой. Они ведь все молодые, а я всё-таки войну прошёл. Жалко, у них с Дусей ничего не получилось.
– Какой Дусей? – окончательно запутался я.
– Их было двое из Белоруссии – Владимир Короткевич и Евдокия Лось. На редкость красивая пара. Рослые, статные, талантливые. Но жили как кошка с собакой. Короткевичу тогда другая нравилась.
– Кто?
– Преподавательница искусствоведения.
Это было похоже на Короткевича. Если уж выбирать, то искусствоведа.
– Красивая? – допытывался я.
– Все они тогда были красивые. А за Дусей весь курс ухлёстывал.
Георгий Афанасьевич показал мне последнее письмо Короткевича.
«Дорогой Георгий! – писал он. – Спасибо тебе за «Зимние картинки». Очень милые, добрые, хорошие стихи. Завидую тем, кто умеет стихи для детей писать. Я умею только сказки в прозе. Рад, что тебе книга понравилась. Извини меня за то, что пишу мало, что не расспрашиваю об общих знакомых, о которых ты знаешь, конечно, больше, и о твоих делах. Сейчас силы нет. И хочу уехать на несколько месяцев. Умерла у меня жена, друг мой настоящий и хороший. Прости меня. Твой навсегда В. Короткевич».
И дата – 2 мая 1983 года.
– Часто писал? – спросил я Георгия Афанасьевича после паузы.
– Часто писала Дуся. Она меня «таткой» называла. Хочешь, посмотри эти открытки.
Я прочитал письмо Короткевича на двух открытках с видами Вильнюса и Каунаса.
«Староста наш дорогой! Не надеялся получить от тебя весточку. Значит, всё-таки вспоминаешь иногда и курсы, и всю нашу компанию (лучшей, по общему мнению, не бывало, хотя ты и старался держать нас в ежовых рукавицах), и меня тоже иногда вспоминаешь. А я тебя вспоминаю часто, слежу за успехами твоими и всех, радуюсь им и горюю нашими горестями. Что ни говори, а мы стали за те два года как бы единым существом все вместе, и затронь кого-то – болит всем. Спасибо тебе за АБВ, за то, что помнишь. Я в Москве очень давно уже не бывал, но если ты будешь в Минске – кров и дом у тебя есть. Телефон мой 22-22-38. Приезжай, не обижай. У Арташеса Погосяна здесь дочка замужем, он бывает у неё, и недавно она сделала его дедом. Обнимаю тебя и целую, желаю успехов. Твой
В. Короткевич. 14 июля 82 г.».
– А кто ещё с вами учился? – спросил я.
– Анатолий Знаменский, Юрий Гончаров, Камиль Султанов, Адам Шогенцуков… В те годы курсы были популярны.
– Сейчас Короткевич самый, пожалуй, известный белорусский писатель, – сказал я. – Особенно его в Европе любят.
– На курсах его тоже любили, – кивнул Георгий Афанасьевич. – Мне только Дусю жалко, рано ушла из жизни.
Евдокия Лось умерла в 1977, Владимир Короткевич – в 1984 году, ровно через год после нашего разговора…
Со мной на курсах учились литераторы из разных уголков Союза. Были даже два монгола. Кто-то приехал в Москву пробивать в издательстве книгу. У кого-то в семейной жизни случилось межвременье. У некоторых в институт поступили сын или дочка. Одним словом, причины учиться на курсах были у всех, даже у меня. Я женился на москвичке, и познакомиться со столичной жизнью удобнее всего было на ВЛК.
Постигали мы эту жизнь чаще всего в Доме литераторов. Там были два буфета, бар и ресторан в Дубовом зале. Стипендии вполне хватало, чтобы посещать эти заведения если не ежедневно, то через день. Чего я только там не видал! Одни пытались сплясать на столе. Другие спали мордой в салат. Известный критик дрался с не менее известным прозаиком. Юрий Кузнецов выпивал стакан водки. «Чисто символически», – говорил он при этом. Александр Бобров пел под гитару свои стихи.
Поэта Анатолия Передреева выводили из Дубового зала под руки два милиционера. У стойки Пёстрого зала он резко остановился.
– Я сам!– сказал поэт.
Милиционеры его отпустили. Передреев зыркнул по сторонам, ухватился за нижний поднос, на котором в три яруса стояли чистые стаканы, и дёрнул на себя. Грохот бьющегося стекла ни в чём не уступал разрыву снаряда.
Передрееву за хулиганский поступок на месяц было запрещено появляться в Доме литераторов.
Слушатели ВЛК были не такими знаменитыми, как Передреев, поэтому и вели они себя намного скромнее. Да и учиться надо было. Семинар поэзии у нас вели Межиров и Лесневский. Драматургию – Розов и Вишневская. Прозу сначала Шуртаков, потом его сменил Эрнст Сафонов, которому помогал профессор Максимов, главный редактор журнала «Русский язык в школе». Проректором по ВЛК в это же время стал Валентин Сорокин, пришедший вместо Николая Горбачёва.
А ректором у нас был сам Пименов.
Особенно я был признателен лингвисту Максимову. С его помощью мне стало понятно, что перевод с белорусского на русский язык далеко не простое дело. Но даже его усилий зачастую не хватало. В мае 85-го в «Юности» вышел мой рассказ «Ошибка», и когда я увидел правленный сотрудницей отдела прозы Татьяной Бобрыниной текст, то лишь почесал затылок. Там было что править.
Я частенько вспоминаю ребят, которые учились со мной на ВЛК. Вася Травкин, Миша Базанков, Коля Руссу, Саша Лисняк, Таня Брыксина, Володя Дагуров, Виктор Слипенчук, Алла Тютюнник, Олег Хлебников, Юра Кобрин, Миша Андреев, Надя Перминова, Улугбек Есдаулетов, Йонас Калинаускас… Иных уже и нет с нами. Но об этом, видимо, я напишу в другой раз.
Что же касается лоска, столь необходимого каждому пишущему, то, определённо, его лучше всего наводили на Тверском бульваре, 25. Там всегда были умельцы по этой части. Есть они, конечно, и сейчас.
Нам же остаётся лишь позавидовать тем, кто учится и будет учиться в Лите. У них всё впереди.