Три отношения к классическому танцу в вариациях прошедшего сезона
ДЕСЯТЬ ЧАСОВ ЛЮБВИ
Для кого существует балет? Для меня. Стайки девушек выбегают на сцену для того, чтобы их любили. А я сижу в зале для того, чтобы дарить им свою любовь. Эту гармонию не разрушить ничем.
Ерунда, что балет ведёт себя часто как ветреная подружка – перед неверными любовницами мы склоняемся не менее почтительно, чем перед надёжными женами. И уж совсем пустяки, что балету на меня лично, в общем и целом, наплевать. Живёт он собой и для себя.
Ради чего?
Извольте.
Мне нравится в этом учебном заведении всё. Я трепещу, когда на меня обращает внимание Марина Константиновна Леонова, Гран-Ма (не по возрасту, но по должности) этой «школы». С беспредельной нежностью в сердце я ступаю по коридорам, населённым сильфидами, когда получаю предложение побывать среди них. Я говорю о Московской академии хореографии. И о тех часах любви, которые подарила мне Марина Константиновна, пригласив на экзамены выпускных классов.
Послушайте! Потенциальных звёзд среди нынешних выпускников больше, чем места на балетном небосводе. По-разному, конечно, сложится судьба у каждого и каждой. Не у всех, наверное, «срастётся». Найдутся среди этого многообразия пленительных в стремлении к балетным совершенствам тел и свои Волочковы, без которых этот мир, если вдуматься, тоже немыслим. Но ведь будут и те, кто уже сегодня может не стыдиться своего имени!
Часть выпускников и выпускниц вернётся на родину. Условно скажем, в Лаос или в Венесуэлу. Кто-то займёт ведущее место в европейских труппах. Основной массив, однако, надо думать, останется в России, а значит, у меня есть шанс на наши будущие тайные свидания.
Ничего, что я не знаю имён Прекрасных Дам. Когда-нибудь меня тряхнёт разряд в сто тысяч вольт – ведь я обязательно припомню характерный поворот головки той девочки, в которую влюбился в мае 2008-го. Другая заявит о себе только ей присущим жестом. Третья плавно и ласково коснётся сердца отголоском увиденного в другой ситуации арабского танца из «Щелкунчика». Четвёртая любимая...
В общем, я насчитал девятнадцать и о каждой мне есть что сказать. Только слушать согласись.
Три дня экзаменов стали тестом и на мою верность балету. Кажется, я выдержал его успешно. Я был не просто зрителем, но частью той вселенной, что создаёт вокруг себя академическая школа танца. Я смотрел на выступавших как «купец», гипотетический директор некого театра. Озабоченный не столько чистотой исполняемых движений, сколько тем волшебством, которое позволяет залу прощать своим кумирам даже самые вопиющие промахи. И в обмен на это колдовское очарование я не только прощал, но и был готов предложить любому и любой наивыгоднейший ангажемент. Если бы был директором театра.
Выйдя на улицу после дуэтного танца, я, вообще-то склонный к мизантропии, вдруг заметил, что люди, в сущности, красивы. На мгновение даже показалось, что каждая прохожая вот-вот станет на пальцы.
Так для чего существует балет?
Для того, чтобы исправлять наше зрение!
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ДУШ
Когда выпускной позади, учёба не завершается. Впереди ещё пропасть «зачётов».
Когда будущее-в-прошлом превращается в настоящее, оно нуждается в каких-то зримых символах своего осуществления. Своей состоятельности. В балетном мире это конкурсы, премии, призы. Плюс та тонкая материя, что называется восхищением публики.
Последнее измерить нелегко, но, если постараться, всё же можно. Просто: нужен конкурс, который при полном профессионализме оценок не исключает из рассмотрения ауру очарования. И что? А то, что... «есть такая партия»!
Приз «Душа танца», учреждённый журналом «Балет».
Не побоюсь сказать, что «Душа танца», присуждаемая в разных номинациях с 1994 года, – наименее подверженная конъюнктуре награда в балетном мире. Вернее так: если и присутствует в «Душе» сиюминутность, то продиктована она той неопределённой атмосферой, которая называется «духом театра». «Душа» в этом смысле одухотворена триипостасным божеством подмостков: его величеством зрителем, его высочеством экспертом и его светлостью танцовщиком. Вот так всегда неслиянно и нераздельно сущим. И не сочтите мои слова богохульством – я всего лишь стараюсь непонятное изложить в привычной терминологии.
Нынешняя «Душа» завершилась гала-концертом аккурат в Международный день танца. Зрелище удалось, но я не о нём. Я о том, почему концерт лауреатов «Души танца» в принципе не может оказаться проходным, необязательным.
Экспертной группе журнала «Балет» нет нужды пытать будущее. Каждый год жюри отмечает тех, чьи имена склоняются потом взахлёб и критиками, и балетоманами. Случайностью здесь и не пахнет.
Прошлый год. Светлана Захарова, Леонид Сарафанов, Наталья Осипова, Кристина Кретова, Татьяна Предеина. Комментировать смысла нет: имена на слуху, танцовщики на виду. Кроме, может быть, «мариинца» Сарафанова и примы Челябинского театра оперы и балета, народной артистки России Т.Б. Предеиной. Последнюю профессиональная Москва, однако, знает хорошо, а на «петроградца» ходит смотреть и непрофессиональная едва не строем. Свидетельствую.
Упомянутые – ровно треть из всех прошлогодних лауреатов. Традиция «Души» отмечает не одних танцовщиков. Среди отмеченных хореографы, педагоги, критики и даже... администраторы. Отдельными строками отбивают «Душу» народного и современного танца. И опять: как ни относись к Багановой, обладательнице прошлогодней «Души», но ведь о её театре говорят, да ещё на каких повышенных тонах!
Так и нынче. Четырнадцать лауреатов во главе с композитором Родионом Щедриным. И покойной – увы, безвременно – Наталией Бессмертновой. Далее – ряд достойных фигур. Из которого я выделю лишь тех, кто значим даже для людей неспециальных: Ян Годовский (номинация «Звезда», Большой театр), Александра Тимофеева («Восходящая звезда», Кремлёвский балет), Иван Васильев («Восходящая», Большой).
Вы ничего о них ещё не слышали?
Тогда у вас всё впереди!
ОДИН БЕНУА НА ВЕСЬ МИР
Benois de la danse – говорят, такой балетный «Оскар», смотр самого лучшего в мире. Географически и танцевально.
Ещё говорят, что русскому «в Тулу со своим самоваром» соответствует английское (а значит, и международное) «в Ньюкасл со своим углём».
Отсюда и двинемся, пытаясь выяснить, при чём тут уголь и самовары.
Награждение лауреатов состоялось 6 мая в Большом театре. Пропустим первое отделение, когда «госпожу публику» развлекали народный Бэлза и заслуженная Рутберг. Эта часть церемонии спокойно могла бы быть факультативной.
Танцевали во второй части.
Теперь – внимание! Ибо я буду чудовищно несправедлив к выступавшим, но мне важно заострить проблему до предела.
Есть Олимпийские игры. А есть Параолимпийские. Тоже важные, но ещё более – политкорректные. Умиляться можно везде, речь не об этом. Речь о том, что «Бенуа» – единственный на весь мир. Награждать призом лишь отечественных хореографов и танцовщиков, наверное, действительно негоже. Но – протрите глаза! – самый рядовой спектакль Большого собирает больше звёзд на сцене, чем весь Benois de la danse. Тоже достойных исполнителей, но чем они могут удивить Россию?
Триумфатор-хореограф Жан-Кристоф Майо, конечно, хорош: его «Золушку» (Балет Монте-Карло) до сих пор поминают добрым словом все, кому довелось увидеть спектакль в Москве.
Мне безумно понравилась похожая на Бьорк Тамара Рохо (Неаполь), разделившая своего «Бенуа» с Сильвией Аццони (Гамбургский балет). Но! Ещё больше Рохо похожа на Марию Александрову, а последняя мне милее.
Карлос Акоста (Американский театр балета в Нью-Йорке), совладелец «Бенуа»-для-мужчин, остался для нас загадкой: в Россию он не прибыл, а из нас далеко не каждый бывал в США. Зато Марсело Гомес (Американский театр балета в Вашингтоне), второй победитель, себя показал и – что скрывать? – порадовал. В общем, не носи «Бенуа» столь громкого титула, я бы искренне восхитился встрече с зарубежными танцовщиками. Каждого из которых я до колик люблю a priori.
Конечно, международный престиж России – штука важная. Настолько, что рядом с ней могут потесниться провинциальные театры, обделённые из-за «Бенуа» финансовым госвниманием.
Но статус русского балета стал бы ещё выше, назови организаторы свою награду по-честному – утешительным призом – и раздавай только зарубежным фигурантам.
Чтобы никто из них в горькую минуту прозрения не мог сказать: «Мы приехали в Ньюкасл уголёк рубати...» – и расплакаться, не в силах продолжить фразу.
Мы бы приняли их и любили просто за то, что они есть.