К 115-летию Исаака Бабеля канал «Культура» показал документальный фильм «Исаак Бабель. Чужой среди своих». Фильм этот был снят ещё к юбилею пятилетней давности. Считается, что в биографии Бабеля много тёмных мест. Но, видимо, за пять лет они так и не посветлели, раз не появилось нового фильма, и высказанная в имеющемся мысль, что писатель оказался чужим как в колоритной одесской среде, так в малокалорийной советской действительности довоенного времени, не претерпела изменений.
Одесская тема заняла в фильме больше места, чем тема ЧК и Красной армии. То и дело шли кадры из ленты Г. Юнгвальда-Хилькевича «Искусство жить в Одессе» по мотивам «Одесских рассказов». Но совсем не прозвучало, что чужим Бабель был в Одессе не тогда, когда жил в ней вровень с другими обитателями, а когда приехал по «Одесские рассказы», уже будучи агентом ЧК. Блестящие эти рассказы должны были по логике жизни появиться раньше великой «Конармии», но в любом случае они составили с нею творческое и философское единство, присущее только литературе самого высокого уровня.
Король одесской Молдаванки Беня Крик при всём своём пижонском антураже – шоколадный пиджак, кремовые штаны, малиновые штиблеты, острый ум и изысканная речь – не более чем уголовный преступник и главарь убийц. К антуражу тяготеют и казаки – конноармейцы, любящие красные штаны и склонные убивать с шуткой-прибауткой на ухмыляющихся устах. Неслучайно прототип Бени – Мишка Япончик – командовал одно время в Красной армии полком имени товарища Ленина и со смаком резал деникинцев, тоже, правда, не ангелов. Он пришёл к этому на опыте мести молдавановскому богачу за непослушание – безжалостно резал его коров, и «тёлки скользили в материнской крови». Вступая в Первую конную и в ЧК, Бабель обрёк себя на гибель как человек и на славу как писатель. Только будучи членом этих двух организованных группировок, он мог показать их изнутри с ошеломляющей правдивостью и сделал это, как никто. Но, связав себя с одиозными организациями, он стал соучастником совершавшихся преступлений и жертвой последующих внутренних разборок.
И если от будённовских наскоков за «Конармию» Бабель физически не пострадал, имел возможность даже оправдываться в том же «Октябре», то дружба с «кровавым карликом» Николаем Ежовым (разумеется, из творческих соображений) оказалась роковой. В обвинительном заключении Бабель ни словом не осуждался как литератор (из-за чего и пропали изъятые у него рукописи, не подшитые к делу), а так же огульно, как и Ежов, в подготовке террористических актов и двойном шпионаже.
С волками приходилось не только по-волчьи выть, но и демонстрировать деловые волчьи повадки. В рассказе «Мой первый гусь» бабелевский герой и псевдоним Лютов (не Добров) толкает в грудь несчастную старуху и рубит гуся, чтобы понравиться не принимающим его, очкарика, казакам, стать для них своим. И вот он уже читает им Ленина, а ночью спит с ними, переплетясь ногами, он свой, и что им до того, что сердце его, «обагрённое убийством, скрипело и текло». Это уже его личное дело.
Он сочувствует зверски убиваемым польским пленным (да и поляки не были добрее к казакам – Гражданская война не знает правил), а душа его обуреваема ужасом – как страшен путь к будущей свободе! «Мы ждали вас как освободителей, – слышит он, – а пришёл тот же грабёж и погром». Но зато этого никто так искусно и честно не показал в советской литературе, как он, и казаки у него таковы, какие они есть – «барахольство, удальство, профессионализм, революционность, звериная жестокость». И вот уже Горький говорит, что Бабель украсил их изнутри, «украсил их даже лучше и правдивее, чем Гоголь запорожцев». А Лютов: «Я изнемог и, согбенный под могильной короной, пошёл вперёд, вымаливая у судьбы простейшее из умений – уменье убить человека». Ну это уже бабизм, как говаривал Семён Будённый, обыгрывая ненавистную фамилию «чужого среди своих», осмелившегося показать Конную не так, как хотелось бы.
Да, он оказался чужим. Конармейский его герой Апанасенко, легко и привычно произносящий: «резать сестру», «резать поляков», – дослужился в Отечественную до генерала армии, памятник ему поставлен. А прах Бабеля улетучился из крематория Донского кладбища. Зато трудолюбивый чекистский палач, может, и его казнивший, Пётр Магго покоится на Новодевичьем, неподалёку от Чехова и Гоголя.
Выбрав себе тернистый путь к литературной славе и оказавшись чужим среди своих, Бабель был обречён. Он знал, что такое облава, и ждал её.