Дорогие мои, я не знаю, как писать об Иване Бортнике… В каком жанре? Какими такими словами? Мне легче в дружеском в разговоре, вскакивая и меняя обертона, показывать и давать о нём представления и заручаясь оптикой собственной памяти, смахивать со стола рюмочки. Вот мы в Донецке или Иерусалиме, вот в поезде или самолёте, вот на сцене одного или другого театра, вот дома на Пасху, вот в книжном магазине… Хочу показывать, крутить руками, как говорит молодёжь, «жечь», чтобы осколки смешили, кололи, ранили, задевали. Чтобы после приступа смеха наставала горькая ясность.
Во-первых, Иван Сергеевич – абсолютнейший гений, во-вторых, мы были близки четверть века, а про друга трудно и почти невозможно писать. Полно «мастеров», которые три раза в жизни здоровались с человеком и принимались выпускать тома воспоминаний из цикла «Я и Высоцкий» или «Мой Моцарт»… Нет! Это не для нас. Человеческая и актёрская тайна, личностная чистота и порядочность, юмор гоголевской высоты и накала – вот кто такой Иван Сергеевич Бортник.
Бортник – великий клоун, шаляпинского пошиба трагик, лютый буян, тихий домосед, нежный товарищ, вечный библиофил и книжник, одновременно непокорный и навсе-гда влюблённый в Юрия Петровича Любимова артист, поклонник и знаток Блока, Есенина, Маяковского, Пастернака, Вертинского… Вот вам цитаты из Высоцкого, с которым Иван Сергеевич был первый кореш и друг заветный:
Грустно! Едет на курорт никак...
Как же я без Вани Бортника!
Я бы Ваню оттенял.
Как же Ваня без меня?!
Скучаю, Ваня, я,
Кругом Испания,
Они пьют горькую, лакают джин,
Без разумения
И опасения, –
Они же, Ванечка, все без пружин.
Ах, Ваня, Ваня Бортник! – тихий сапа.
Как я горжусь, что я с тобой на «ты»!
Как жаль, спектакль не видел Паша, Павел, римский папа –
Он у тебя б набрался доброты.
Дорогой Ваня! Вот я здесь уже третью неделю. Живу. Пишу. Немного гляжу кино и постигаю тайны языка. Безуспешно. Подорванная алкоголем память моя с трудом удерживает услышанное. Отвык я без суеты, развлекаться по-ихнему не умею, да и сложно без языка. Хотя позднее, должно быть, буду всё вспоминать с удовольствием и с удивлением выясню, что было много интересного. На всякий случай записываю кое-что, вроде как в дневник. Читаю. Словом, всё хорошо. Только, кажется, не совсем это верно говорили уважаемые товарищи Чаадаев и Пушкин: «где хорошо, там и отечество». Вернее, это полуправда. Скорее, где тебе хорошо, но где и от тебя хорошо. А от меня тут – никак. Хотя – пока только суета и дела – может быть, после раскручусь. Но пока:
Ах! Милый Ваня, мы в Париже
Нужны, как в бане пассатижи!
Ваш искренний друг и давнишний почитатель
Володя
Р.S. Ванечка, я тебя обнимаю! Напиши!
Р.Р.S. Не пей, Ванятка, я тебе гостинца привезу!
Иван Бортник
и Влад Маленко
Лучшей своей работой в кино Бортник по праву считал хотиненсковский фильм «Зеркало для героя», сетуя, что не сыграл Шарапова в народном говорухинском кино. Лучшей работой на театре все в один голос называют его невероятного Сатина в горьковском «На дне» Анатолия Эфроса. С придыханием говорят о том, что он творил на сцене в «Ревизской сказке», появляясь в роли то Башмачкина, то Коробочки, когда мать родная его не узнала, со смехом и восторгом – о его проделках и выходках в есенинском «Пугачёве», гениально поставленном Любимовым, о Павле Власове в «Матери»…
«Ах, Ваня… сам себе злодей…» – написал как-то в сердцах Любимов. Он знал, что пишет. Ему не хватало моцартианства Бортника, а Бортнику был тесен театр, тесен «плакат» очередной новой постановки. И вообще он просто скучал по Володе, по «Вольдемару»…
И я могу точно сказать, что после 25 июля 1980 года половина человека Ивана Бортника умерла вместе с Высоцким, а вторая половина, являясь нежной и ранимой детской душой, открывалась единицам, но тому, кому открывалась, было хорошо, хотя и непросто. Зато общение было настоящим, без подвод-ных камней… Стеснительный до патологии, внимательный к Слову до крика, скрытный и смешливый, колкий, пытливый, простой и щедрый, в смысле русской широты, лютый и нежный Моцарт – это всё точно о нём. Всегда говорил мне, прощаясь в дверях:
– Храни тебя Господь, родной…
Я пишу и немножко плачу, потому что мне будет не хватать его отцовства, его радости по отношению к моим новым стишкам и басням, которые он принимал и любил. И вообще, пустовато как-то без него теперь в Москве и на свете.
Влад Маленко