Первая встреча со знаменитым поэтом, любимцем России – в Твери, на берегу Волги – могла оказаться и последней. Заядлый рыбак Боков обложил меня, репортёра местной газеты, за то, что я в желании познакомиться с ним и взять интервью с провинциальным простодушием помешал клёву.
– Ты чего орёшь? – на моё «Виктор Фёдорович» откликнулся человек в чёрном прорезиненном плаще и с непомерно длинным удилищем в руках, которое доставало почти до середины реки. – Не видишь – клюёт? Сядь на травку, покури, поговорить успеем, а я хоть одну да вытащу...
На дворе стояло лето 1974 года. Знаменитый Виктор Боков, стихами и песнями которого звенела Россия, приехал в Тверь (Калинин) с творческой бригадой издательства «Молодая гвардия», и вместе с ним были молодые, но уже известные поэты Владимир Костров и Владимир Дагуров. Они и помогли мне отмолить мой грех за ужином в ресторане гостиницы «Селигер».
Боков был в ударе – рыбину он всё-таки поймал, читал стихи, приведя в восторг публику, спел несколько своих озорных частушек.
Когда прощались, сказал:
– Ты не сердись, Степаныч, не люблю я эти интервью, только время теряешь, вот запиши номерок. Приедешь в Москву – обязательно позвони.
* * *
Прошло пятнадцать лет. И наше волжское знакомство выросло в крепкую дружбу, которой я дорожил безмерно. Боков стал моей опорой, когда я стараниями Бориса Николаевича Полевого перекочевал в столицу в качестве ответственного секретаря журнала «Юность». Он по-отечески опекал меня. Рекомендовал в Союз писателей, помог составить первую книжку.
Я тогда часто бывал в его уютном, похожем на скворечник доме, что стоит на берегу Сетуни в Переделкине. Гостеприимная и всегда весёлая хозяйка Алевтина Ивановна усаживала за стол, и тут же начинались долгие разговоры с непременным чаепитием, звучали стихи, а когда Виктор Фёдорович брал в руки свою знаменитую балалайку, прохожие на улице останавливались у боковских ворот.
Однажды, провожая после очередных посиделок, Боков вручил мне толстенную, прекрасно изданную книгу с его портретом на суперобложке. Сказал:
– Прочитаешь – позвони.
Дома, долистав избранные сочинения Виктора Фёдоровича «Жизнь – радость моя», я не поверил своим глазам: на 197-й странице стояло – «Алексею Пьянову». Заглянул в оглавление – всё верно.
Не скрою, я был поражён и обрадован тем, что давняя наша встреча «на гордых волжских берегах» не забылась не только мною, но и тем великим поэтом, волшебником, который укутал любимую им Россию «Оренбургским пуховым платком».
* * *
На этот раз в «скворечнике» говорили об Андрее Вознесенском. Я давно уже заметил, что у Бокова к нему отношение особое. Из всех адресатов своей лирики только одному Бокову он посвятил пять стихотворений!
– Андрей любил Пастернака, но писать стихи учился у меня, – просто и спокойно ответил Виктор Фёдорович на наше «Почему?!» – Должно быть его привлекала моя поэтика, стремление писать свободно, не зажимать строку в традиционный размер, не гнаться за безупречной по звучанию рифмой.
Я не стал спорить с утверждением нашего наставника. Уже хотя бы потому, что знал наизусть все эти пять боковских стихотворений, среди которых одно из значительных – «Рыбак Боков варит суп». Не лишне здесь, в «ЛГ», вспомнить и стихи Вознесенского «Рецензия на сборник В. Бокова». Вот его первая строфа:
Рецензию на Ваши «Три травы»
мне заказал отдел «Литературки».
Не теоретик я, увы,
но от статьи не ретируюсь.
Такой блистательной рецензии позавидует даже избалованный критикой классик. Это стихотворение убедительно подтверждает, что шутка, ирония, незлобливое ёрничество, приёмы и средства богатейшего русского фольклора были среди любимых на поэтической палитре Виктора Бокова. Он пользовался ими виртуозно, никогда не делая самоцелью.
Что же касается сказанного Боковым об ученических истоках Вознесенского, в этом, думаю, есть доля правды. Большие поэты учатся друг у друга.
Боковский хохоток мне довелось испытать, что называется, на собственной шкуре. Узнав, что я готовлю к изданию свою новую книгу, он сказал при очередной встрече в Переделкине:
– Лёша, у меня есть некоторый стишок, может, пригодится тебе для книжки.
На следующий день, отдавая мне аккуратно перепечатанный «некоторый» текст, он сказал:
– Не буду возражать, если пригодится тебе, ну, скажем, для предисловия. Кстати, а как называется книга?
– «Вечерняя лошадь».
– Замечательно! – воскликнул Боков с неподдельным восторгом. – В самый раз стишок мой! Держи!
В подтверждение сказанного мною прежде о любви к юмору этого удивительного человека рискну привести несколько строк из «дарёного коня» «Вечерней лошади».
ПОСЛАНИЕ АЛЕКСЕЮ ПЬЯНОВУ
Без тебя я как без рук,
Как турист без путешествий!
Ты мой критик, мой худрук,
Мой Белинский с Чернышевским!
Нечему тебя учить!
Критика – не флирт с Марусей!
Мне б тебя заполучить,
Дерзко график твой нарушив.
Алексей Степаныч, слышь,
Кто-то песню запевает,
И опять «Шумел камыш»,
Словно лебедь, выплывает.
Грустно думать, господа,
Пошлость, а нужней изюма!
Это горе и беда,
Этим пьянство и безумно.
Эй, метафора, иди,
Не придерживаясь правил!..
Знай, твой выход впереди,
Место я тебе оставил.
Слушай, Лёша! Я опять
Подпалил свой шнур бикфордов.
Думал я, что рифмы спят,
А они проснулись гордо.
Я взял эти стихи в свою книгу, потому что они больше говорят об авторе, чем об адресате. О человеке, которого мы в шутку называли, но не без гордости, своим литературным отцом. Для нас он был ярким воплощением русского гения. И мы не боялись говорить и писать об этом. Я мог бы привести множество примеров в подтверждение сказанного. Приведу один – из книги, посвящённой Виктору Бокову, чей столетний юбилей сегодня отмечает воспетая и горячо любимая им Россия.
* * *
В последние годы мы реже стали встречаться с ним в домике-скворечнике, за оградой которого в зарослях ольхи неистовствовали в мае соловьи. Но наше общение не утратилось. По инициативе Виктора Фёдоровича оно просто обрело иную форму.
Однажды поздним зимним вечером меня разбудил телефонный звонок.
– Ты не спишь? – спросил такой родной тихий голос.
– Нет, – соврал я.
– Тогда послушай.
Он читал медленно, останавливался:
Далеко ходите летом,
Если можно – босиком,
Набивайте трубку ветром,
Если туго с табаком...
Помолчал, закончив, потом спросил:
– Как, а?
– Годится! – ответил я. – Можно продолжать...
Этот телефонный диалог начался в ночь на 5 мая 2000 года. Потом наши ночные беседы стали настолько частыми, что я завёл тетрадь для их записи, ибо с грустью понимал: это – последнее, что выходит из-под его волшебного пера.
В полночь 15 марта 2002 года записал двустишие, которое стало последним в моей «Боковской тетради».
И облака плывут, как всадники,
По плоскогорьям синевы.
Потом ночной телефон из Переделкина замолчал навсегда.