Александр Володин – самый близкий из всех великих – оказывался родным при первой же встрече. Появившись в нашем петербургском ПЕН-клубе, он сразу же с удивительной откровенностью рассказал о своей горестной жизни. Даже дома у него не было покоя – жена вместе с сестрой, по его словам, относились к нему, как к непутёвому балбесу, за которым постоянно нужно следить. «Я пойду погуляю!» – «Нет уж – знаем мы эти прогулки!» Он рассказал, что однажды сделал табличку на верёвочке – «Она в семье своей родной казалась девочкой чужой» – и так вышел к завтраку.
К нашему общему удивлению, жизнь великого драматурга оказалась вовсе не величественной, а полной волнений и неудобств. Даже свою славу он воспринимал как ответственность перед всеми. Стоило ему прийти, скажем, в Союз театральных деятелей на Невском и пройти мимо ресторана – тут же от всех столиков неслись радостные крики: «Александр Моисеевич! К нам, к нам!» Он держался всегда настолько просто и доступно, что всем казалось, что он близкий их друг. «Ну как же – только вчера с Александром Моисеевичем!..» Это, конечно, было нелёгкое бремя… но Володин был именно такой. Он считал правильным скорее выпить с малознакомым человеком, чем кому-то сказать: «Простите, я вас не знаю!» Тут бы он точно умер от стыда. Всякое чванство, сановность он ненавидел больше всего – гораздо сильней, чем человеческие слабости и недостатки. Показать, что он чем-то выше других – вот что было для него самым недопустимым. Всегда в одном и том же потёртом сером костюмчике, всегда перед кем-то извиняющийся: «Извините, так хотел к вам вчера прийти, но не смог!» – он был самым любимым и уважаемым. В отличие от всех «литературных генералов», важных и надутых, но с пустой душой, которым все были должны, а они никому. От таких отскакивали все беды. А к Александру Моисеевичу они, увы, липли. Но именно поэтому он и стал великим драматургом, страдающим за всех. Больше всего он мучился – как бы не сделать чего-то неприятного окружающим, и эта обострённая его совестливость – основа его гениальности. Помню, как после триумфальной премьеры «Осеннего марафона» в Доме кино он появился вовсе не на пьедестале в лучах славы, а вбежал в старенькой дублёнке и встал в очередь в буфет. «Александр Моисеевич! Какой фильм!» «Да? Понравилось? А вы знаете – всё так и было!» Его, конечно же, пропустили без очереди. Но он долго извинялся перед всеми.
Именно его, такого неказистого старикашку, за которого вряд ли кто вступится, выбрали намётанным глазом «кидалы» у выхода из сберкассы, всучили какую-то «выигранную им путёвку», отобрали деньги. Автомобиля с охранником, как полагается «уважаемым лицам», у него не было. Никто и не предлагал, все знали – с Володиным это не пройдёт. Жуликов, однако, поймали. Понимали – Володина беречь надо… раз уж он сам себя не бережёт!
И то, что он жил общей жизнью со всеми – причина всенародной любви. Помню, как на восьмидесятилетнем юбилее в Союзе театральных деятелей на Невском любимый актёр Володина Басилашвили преподнёс ему…. «маленькую». И зал почти плакал. Вот он, наш любимый Володин! Пусть другим дарят виллы и машины, а он – не такой! Он – наш! И он не подвёл. Сказал растроганно: «Ну… За то, что я у вас есть!» Раскрутил бутылочку и пустил напиток в горло «винтом». Зал гремел овациями, у многих текли слёзы. И то был момент наивысшего счастья и для юбиляра, и для нас. И самое главное счастье – его спектакли и фильмы – с нами навсегда.
Валерий Попов,
Санкт-Петербург