Жила-была девочка. Когда она появилась на свет, её родители ещё не вышли из возраста ранней юности. Родители были людьми романтического склада. И девочка росла очень романтичной. Ей дали имя Ариадна, а дома звали Алей. Она была очень красива, с необыкновенными лучистыми глазами, развита не по годам, и все восхищались ею. Её мать была гениальным поэтом. Девочка обожала свою мать и тоже стала гениальной. В 6 лет она писала в дневнике: «Моя мать очень странная. Моя мать совсем не похожа на мать. Матери всегда любуются на своего ребёнка и вообще на детей, а Марина маленьких детей не любит… Она пишет стихи. Она терпелива, терпит всегда до крайности. Она всегда куда-то торопится. У неё большая душа. Нежный голос. Быстрая походка. У неё глаза почти всегда насмешливые…»
Шло время. Девочка переросла свою детскую гениальность, и мать по большому счёту потеряла к ней интерес, всю душу отдав сыну. А до этого в стране, которую семья боготворила, случилась революция, и Эфрон-Цветаевы оказались в самом эпицентре взрыва. Её, эту очень странную семью, отнесло от России. Это была трагическая ошибка, за которую семья платила десятилетиями. Погиб отец, решивший искупить ошибки молодости. Редко пишут о том, что Ариадна свой первый подвиг совершила ради отца, вернувшись в СССР вместе с ним и разделив его судьбу. Потом погибла мать. На войне убили брата, красавца и балованного капризника. И девочка, 16 лет проведя в лагере и ссылке, весь остаток своей недолгой жизни посвятила матери. Вернее, её творчеству.
Жизненный подвиг Ариадны Эфрон, дочери Марины Цветаевой, в высшем смысле превосходит подвиг её матери. Потому что гениальность даётся человеку за так, авансом – и называется поэтому Дар. А Верность – главное качество Ариадны – это личный выбор. Служение – бескорыстное, без малейшей надежды на отклик – это нечто неопределимое в категориях модальности. Служить так, как это умела Ариадна, обязать нельзя, служение нельзя оплатить и измерить в материальном эквиваленте.
Многие считают, будто лучшее, что от неё осталось, – это письма. Но если бы Аля не написала два тома писем – даже если бы ни одного не написала, – её подвиг от этого не потерял бы масштаба. Без трудов и дней Ариадны мы бы не имели Марины. Ну или имели бы разрозненные фрагменты этого колоссального материка. Материка Матери.
Биография А.С. Эфрон ныне широко известна – едва ли меньше биографии М.И. Цветаевой. Об Ариадне уже тоже написана целая литература. Цитируем В. Кавторина: «Вернувшуюся из Парижа Ариадну определили на работу в журнал «Revue de Moscou». Какая-то чекистская компания, в которой один влюбился в Ариадну, а другой спустя недолгое время допрашивал и бил её на Лубянке.
Какими бы насилиями, ложью, страданиями ни открывалась ей советская действительность, она по-детски верила в идею, не имеющую ничего общего с этой действительностью. Верила истово, относясь к своим страданиям как к искушениям, не должным опорочить идею, которой они с отцом служили. «Аля была как ребёнок, – говорила Ада Александровна (Федерольф. – В.К.), – она судила о политике на уровне «Пионерской правды».
Как всё просто! Девочка так никогда и не повзрослела, мыслила на уровне «Пионерской правды»… Но девочка пожертвовала ради «идеи» всем! Буквально, а не фигурально – ВСЕМ! Кроме, разумеется, памяти матери. Люди, близко знавшие Ариадну Сергеевну, свидетельствовали, что она не терпела ни малейшего негатива по отношению к советской власти и СССР, не выносила пошлых анекдотов и никогда никого не винила за свой выбор. Иногда только сетовала на крайнюю нужду, которая мешала полностью отдаться работе с архивом Марины Ивановны и заставляла заниматься подённой работой. Но в нужде тогда жила вся страна.
Так же, как в юности, она приняла решение разделить судьбу отца и вернуться на Родину, уже зрелым человеком (напомним, она родилась, когда Марине не было 20 лет) Ариадна решила полностью посвятить себя сохранению цветаевского наследия. Вот что писала она, узнав о гибели матери: «Если бы я была с мамой, она бы не умерла. Как всю нашу жизнь, я несла бы часть её креста, и он не раздавил бы её. Но всё, что касается её литературного наследия, я сделаю. И смогу сделать только я»; «Скоро-скоро займёт она в советской, русской литературе своё большое место, и я должна помочь ей в этом. Потому что нет на свете человека, который лучше знал бы её, чем я».
Не может женщина, мыслящая на уровне «Пионерской правды» (неплохая, кстати, газета, воспитательная!), сказать о своей матери: «…я её знаю, как будто бы сама родила её… Моя жизнь настолько связана с её жизнью, что я обязана жить для того, чтобы не умерло, не пропало бесповоротно то её, то о ней, что я ношу в себе». Это голос человека, познавшего самую глубину бытия, достигшего такого уровня, на котором даже родственные связи становятся духовными и читаются не прямо. Голос святого, если хотите. И здесь нет кощунства, потому что подвиг в миру часто труднее подвига в скиту.
Ариадна писала отнюдь не только письма. Она была интересным художником и первоклассным переводчиком европейской поэзии. Её «взрослые» стихи почти никто не знал, а те, кто знал, часто внутренне отмахивались, чтобы не заслонить величия Марины. Но Ариадна никогда и не пыталась состязаться с матерью. А писала, потому что не могла не писать:
Мне б яблочка российского разок куснуть,
В том доме, где я выросла, разок уснуть!
В этом доме в Борисоглебском переулке сейчас музей её матери. Там Ариадне не довелось «уснуть», как не довелось ей создать собственную семью и долго не доводилось заиметь своего угла. Но она мало обращала внимания на внешнее благоустройство – была слишком занята главным делом – и подвигом – своей жизни: «Осталось одно-единственное неисправимое, неизлечимое, неискоренимое горе – мамина смерть. Она со мной, во мне, всегда – как моё сердце… В конце августа 41 г. несколько дней подряд мне среди стука и гула швейн (ых) машин нашей мастерской всё чудилось, что меня зовут по имени, так явственно, что я всё отзывалась. Потом прошло. Это она звала меня».