Когда впервые услышал эту историю, произошедшую с матерью моей жены, я был потрясён. Как могла эта красивая женщина перенести выпавшие на её долю страшные испытания?
До войны Клава Морошкина жила со своим мужем и двумя дочками-погодками в небольшом городке Калининской области. Гале, старшей из девочек, исполнилось пять лет, Люда была на год младше. В первые же дни войны муж, возглавлявший городской райком партии, был призван в армию. Всё произошло так быстро, что Клава запомнила только последние слова Леонида:
– Береги себя и девочек, я обязательно вернусь…
Сообщения о военных действиях были неутешительные, и вот наступил день, когда фронт вплотную подошёл к городу. «Немцы как узнают, чья ты жена, – предупредила одна из подруг, – повесят вместе с детьми на первом же телеграфном столбе. Немедленно уезжай!» Через город шли отступающие части, и Клава, бросив всё, вышла с детьми на улицу и стала на обочине. Одна из грузовых машин, в кузове которой сидели раненые, остановилась, и молодой лейтенант сказал, что они могут взять их с собой. Клаве с детьми помогли забраться в кузов, и машина тронулась с места. «Всё будет хорошо, всё будет хорошо», – как заклинание повторяла она про себя.
Миновали Калинин, пересекли Волгу и наконец выехали на дорогу, ведущую к столице. Слышалась отдалённая канонада, солдаты, познавшие, что такое бомбёжки, с тревогой поглядывали на небо. Фронт приближался, стремительно нарастал шум моторов немецкого штурмовика. Вот уже виден и сам самолёт, летящий на бреющем полёте. «Держитесь!» – крикнул лейтенант, и шофёр стал крутить баранку то в одну, то в другую сторону, выделывая немыслимые виражи. Пулемётная очередь не задела машину, не попала в неё и сброшенная с самолёта бомба, но от взрыва так тряхнуло, что Клаву выбросило на обочину. Сзади нагонял второй штурмовик, и машина, пытаясь уйти от новой атаки, не останавливаясь, завихляла дальше.
Клава потеряла сознание. Придя в себя, попыталась лечь на спину, и в этот момент услышала юношеский голос. Это проходящие мимо солдаты обратили внимание на то, что лежавшая без движения женщина вдруг пошевелила рукой. Дальнейшее она помнит смутно. Вот она опять в грузовой машине, затем полевой лазарет, московский госпиталь. Как только смогла самостоятельно ходить, её выписали. Добралась до дома родственницы мужа, нашла работу – прачкой в больнице. Надо как-то жить, говорила она себе. Она была уверена, что машину, в которой они ехали, разбомбили.
В одну из бессонных ночей пришло, казалось бы, такое понятное и простое решение – найти то место, где машина попала под бомбёжку. Вдруг дети живы? Несмотря на контузию, в её памяти с ужасающей точностью запечатлелся пригорок и дорожный указатель с названием деревни. Где на попутном транспорте, а где пешком, добралась до линии фронта и по болотам, известным под названием Оршинский мох, перешла его. Помогли крестьяне, знавшие потаённые тропки. Они же дали ей поношенную одежду и посоветовали закрывать платком лицо, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. На пути Клавы была ещё одна преграда – Волга. Местные жители и здесь помогли. Показали, где в густых прибрежных зарослях спрятана небольшая лодчонка. Помогла и погода – шли проливные дожди, и движение немецкой военной техники почти прекратилось.
Рано утром Клава под холодным осенним дождём, мокрая и продрогшая, дошла до той деревеньки, что снилась ей по ночам, но точно определить место, где машина попала под бомбёжку, не смогла. Воронки, выбоины были повсюду. Прячась за деревья и кустарник, долго всматривалась, нет ли на улицах фашистских солдат. Не заметив ничего подозрительного, постучалась в дом на окраине.
– Нет, разбитого военного грузовика никто не видел. Говорили, – вспомнила хозяйка дома, – что в соседней деревушке около дома Марьи Тихоновой перед самым приходом немцев останавливалась военная машина. Просили воды для раненых бойцов. Марья принесла и увидела в кузове двух маленьких девочек. Лейтенант сказал ей, что с ними была и мать, но она погибла, и он везёт их, как ей и обещал, в Москву.
Оставаться на ночь было нельзя, да, казалось, и незачем. Как только стало смеркаться, Клава, закутавшись в платок и сгорбившись, чтобы быть похожей на старушку, вышла из дома и до наступления темноты дошла до того места, где оставила лодку. Ночью переправилась через Волгу, а вечером следующего дня, ориентируясь по меткам в болотах, предусмотрительно оставленным для неё проводником, перешла линию фронта, оказавшись уже среди своих.
Вновь стали мучить сомнения. А что, если видели не её девочек? Надо было не слушать хозяйку дома и идти к Марье. Через два дня Клава вновь отправилась через фронт на противоположный берег Волги. Удача сопутствовала ей и в этот раз – немцев не было и в этой деревне. Клава нашла Марью, и та довольно подробно описала, как выглядели девочки – во что одеты и сколько им примерно лет:
– Твои это дети, твои. В Москве ищи родимых, там они.
Клава в четвёртый раз переплыла Волгу и перешла линию фронта. Через три дня она была уже дома. Немецкие войска вплотную подошли к городу, предприятия и учреждения эвакуировались, как в этой неразберихе найти детей? Месяц Клава обивала пороги райисполкомов, и всё напрасно. Подходил к концу ноябрь. Она стала привыкать к мысли, что детей не найдёт. Но тут случилось чудо. Случайно встретила женщину, видевшую в одном из приютов двух девочек, похожих на тех, что описывает Клава. Женщина забыла их имена, но вот фамилию хорошо запомнила – она показалась ей забавной – Маёшкины. Клава сразу же поняла, что это её дети. Девочки не выговаривали букву «эр» и вместо Морошкины говорили Маёшкины.
«Надо успеть забрать их сегодня, надо успеть, надо успеть, надо успеть», – как набат звучало в голове Клавы. Но, взглянув на часы, она поняла, что не сможет добраться до приюта до наступления комендантского часа. После очередной бессонной ночи, выйдя на рассвете, бегом бросилась по указанному адресу.
Заведующая приютом внимательно перелистала канцелярские книги:
– Да, в списках есть две девочки, которые назвали себя Маёшкиными, но неделю назад их отправили на восток, в детский дом города Уржум. Это не очень далеко, от Казани меньше ста километров.
Клава преодолела и этот путь, однако в Уржуме её поджидало новое испытание:
– У ваших девочек двустороннее воспаление лёгких, они в больнице.
Кровати Гали и Люды стояли рядом, они спали. Клава смотрела на девочек, и её материнское сердце подсказывало – всё очень плохо.
– У вас есть где жить? – спросила врач. – В детдоме есть небольшая комнатка для приезжих, и её могут предоставить вам. Дети сильно истощены, их организм слабо сопротивляется болезни, и ваш приезд, безусловно, придаст им силы.
Дойдя до детского дома, Клава почувствовала страшную усталость. Не раздеваясь, легла в постель и быстро погрузилась в тяжёлый сон. Состояние девочек продолжало ухудшаться. На четвёртый день её пригласила к себе заведующая отделением:
– К сожалению, ваши дети, особенно Галя, находятся в критическом состоянии.
Ещё через двое суток Галя умерла. А ещё через неделю не стало и Люды. Кроме Гали и Люды в больнице умерли ещё несколько детей из той группы, которую в морозы везли из Казани в Уржум гужевым транспортом. Все они были похоронены на местном кладбище. Галю и Люду положили вместе, в одну могилку.
Клава настолько была измучена происшедшим, что казалась безучастной. Часами сидела в своей комнатке и отрешённо смотрела на пустую стену. Руководство детского дома не решалось сказать ей, что необходимо освободить помещение, да Клава и сама понимала, что пора возвращаться в Москву. Но судьба распорядилась по-своему. На улице её остановил военный патруль. Проверили документы, и выяснилось, что она нигде не работает. Отвели в комендатуру и отправили на трудфронт – на лесозаготовки.
Тяжёлый физический, совсем не женский труд помогал немного забыться, но Клава не годилась для такой работы и стала понемногу угасать. Нетрудно представить, чем бы всё это закончилось, если бы работающие с нею женщины не написали коллективное письмо земляку Клавы – М.И. Калинину. Описав её судьбу, женщины просили «всесоюзного старосту» помочь ей вернуться к своим родным. Ответ пришёл в начале марта 1942 года. Местным властям предписывалось обеспечить возвращение Клавы в город Калинин, где она родилась и где жили её родственники.
Собственного жилья в Калинине у Клавы не было, поселилась она у близких родственников и стала работать, как и до войны, воспитательницей в детском саду. Наступил март 1943-го, горе понемногу притуплялось. После победы под Сталинградом случилось то, о чём Клава могла только мечтать. В детский сад пришёл офицер и спросил, нельзя ли увидеть воспитательницу Клаву. Её позвали, и – о чудо! – перед ней стоял муж.
– Ты жив! – бросилась она к нему и тут же затихла. – А наших девочек нет. Не уберегла я их…
Всего на сутки приехал Леонид. О своей службе ничего не говорил. Только после войны узнала Клава, что муж её был одним из организаторов партизанского движения и почти всё время воевал в тылу у немцев в районах Северо-Западного и Ленинградского фронтов.
Новые ощущения жизни появились у Клавы после отъезда мужа, и скоро она поняла, что у неё будет ребёнок. Безумная, говорили ей многие. В такое время рожать! Но Клава не обращала внимания на осуждающие взгляды. В её жизни вновь появился смысл.
Лето и осень пролетели быстро. В начале декабря у неё родилась дочь – маленькая, слабенькая, что легко можно было предвидеть. Леонида не было рядом, и при выборе имени Клава решила довериться судьбе. Взяли с родственниками шапку и положили в неё свёрнутые в трубочку бумажные клочки с написанными на них женскими именами. Клава выбрала пять имён. Поколебавшись, добавила ещё два – Галя и Люда. Шапку потрясли, чтобы трубочки перемешались, и попросили маленького ребёнка вынуть одну из них – Люда!
– Значит, такова судьба, – сказала Клава.
Людмила окончила Московский университет, выбрав профессию биолога, а два её брата пошли по стопам отца и стали офицерами.
Перед самым концом войны вернулся Леонид и перевёз жену с дочкой в Москву. Всей семьёй они присутствовали на Параде Победы на Красной площади. Как много женщин завидовало Клаве, не зная, какую трагедию она пережила!.. Через год после окончания войны она решила съездить в Уржум. То, что Клава увидела там, придя на кладбище, потрясло её почти так же, как и смерть детей. Через погост была проложена новая автомобильная дорога, и под ней оказалась могилка её дочек…
Когда на Ваганьковском кладбище хоронили мужа, Клава высыпала на земляной холмик две горсточки земли, привезённые из Уржума. Сверху положили гранитную плиту, на которой по её просьбе была выбита та же надпись, что была и на могилке детей в Уржуме: Морошкины Галя – 1936–1941 – и Люда – 1937–1941.
, ст. научный сотрудник биологического факультета МГУ