Михаил Пащенко
Спектакль в постановке Вячеслава Долгачёва – и неожиданно новое слово о Великой Победе, и новая краска в палитре самого режиссёра и Московского Нового драматического театра. И сегодня на удивление так же жадно, как и в первой половине 1970 х, схватывается острота ракурса военной темы. Взгляд обращён на героическую военную деревню – другой фронт в тылу, в связи с чем подняты глубокие нравственные вопросы: «Страх умер, а совесть жива». Тогда свежей повести Владимира Тендрякова и сделанному по ней спектаклю Георгия Товстоногова (он посвящался 30 летию Победы) с их правдой о войне трудно было пробиться через цензуру. А сегодня этой правде так же трудно пробиться через даль времени и повышенную забывчивость новых поколений.
В реалистическом театре Долгачёва правдиво изображается жизнь, культивируются психологическая игра актёров и естественная речь без подзвучки. И всё равно непостижимо, как его молодым актёрам удалось настолько вжиться в героев войны, передать их боль и само жизнеощущение той эпохи.
За чуть более полугода до Победы в деревне встречаются два ещё юных, чудом выживших в боях инвалида – председатель сельсовета Кистерев (Евгений Кениг), с протезом вместо руки и осколками под сердцем, и комсомольский работник, уполномоченный по хлебозаготовкам Женя Тулупов (Евгений Рубин), хромой, с палкой в руке. По должности они по разные стороны баррикады: у одного в деревне люди с голода едят траву, а другому государство дало задание у них ещё что-то изъять. «Собрать собранное, искать найденное, глотать проглоченное – не придурь ли это?» – вопрошает председатель. И оба становятся заодно против главного в бригаде уполномоченных чиновника Божеумова (Сергей Моисеев), прикрывающего эту «придурь» словами об интересах государства.
Для Тендрякова нет разницы между героизмом фронта и тыла. В героях повторяется его собственная судьба раненого фронтовика и тыловика. В деревне – та же самая война, только показанная, как у него сказано, «с затылка», тот же бой с врагом за счастье людей. И здесь оно покупается смертью: трудом на износ и угрозой срока за сокрытие зерна вплоть до высшей меры. Солдаты и здесь солдаты. С тем только отличием от пребывания в окопе, что в этом тыловом сражении вдруг открывается простор и для идеализма с романтикой, и для долгих разговоров о том, с чем и за что воюем, и для самой обычной любовной истории с выяснением отношений. Когда-то такой разворот военной темы разил прямотой вопросов, сегодня – чистотой и высотой чувств.
Кениг играет горячего, но обгоревшего человека. Он весь изранен, а его душа отравлена военным горем. Последнее своё здоровье он тратит на то, чтобы успеть сделать хоть что-то для людей: «Лишь бы после моей смерти улыбаться стали». У радующегося жизни героя Рубина – светлая душа мечтателя. Он и внешне другой тип – блондин, и ему сияет «Город Солнца» – из зачитанной, случайно попавшей к нему книги. Завязка внутреннего сюжета, сцена, где оба становятся неявными единомышленниками, в спектакле решена в нарочито приглушённых тонах. Ночной полумрак. Солдатская кровать, на которой лежит Кистерев после приступа от движения осколка, – в самом краю сцены. Речь обоих тоже тихая, переходящая в шёпот. Режиссёр тем самым словно соединяет таких разных героев в тайное братство, ведущее вечный незримый бой за справедливость.
Однако Женьке приходится и побыть оратором. Не требовать с голодных людей, а убедить войти в положение тех, кто в окопах. Так Женька и скликает баб на молотьбу уже обмолоченных омётов. Рубин просвечивает весь этот ком чувств героя, передавая и неловкость от того, что он, мужик, просит работать баб, и поиск слов, в которые сам поверит. Бабы с шутками подхватывают его «хоть трудно, но ещё живём». Из предполагаемой «тарелки» на уличном столбе звучит песня «Россия вольная, страна прекрасная, советский край – моя земля» («Россия» Анатолия Новикова) и голос Сергея Лемешева, в котором весь советский романтизм, сам дух той эпохи. А через мгновение – день прошёл – поникшие, еле живые бабы плетутся домой.
На долю ответственного, но открытого героя Рубина выпадает не только неравный бой с начальником, но и любовная история. Секретарь сельсовета Вера и в описании Тендрякова не похожа на всех оголодавших, старых вне возраста деревенских баб. Она свежая, правдолюбивая и смелая, и Дарья Бутакова – прямое попадание в этот образ и характер. Однако по-военному чистый мимолётный роман начинает буксовать, когда «мыслитель» Женька задумывается о более серьёзных отношениях. А Вере нужен и кто попроще, и не такой конфликтный, а расчёт на дружбу в связке с любовью ей вовсе непонятен. Впрочем, она быстро соглашается, не рассуждая, пойти за чувствами. Военная тема позволяет так просто, без цинизма разобрать психологию отношений, ставших такими мучительно неразрешимыми в наши дни.
Художник-постановщик Маргарита Демьянова – мастер погрузить в атмосферу действия при помощи минимума средств. На этот раз художник создаёт единственный образ – взятый крупным планом вид голой, замёрзшей, припорошенной снегом земли, разбитый на подвижные плоскости сценических падуг. Бесконечное поле от авансцены до колосников – пространство труднопроходимого неживого поля – вдруг, взмывая вверх, превращается в серое тяжёлое небо. Земля и небо – всему начало и конец. В этом образе охвачено всё действие спектакля. Всего несколько предметов мебели, всё время слабый свет – и перед нами тусклая, потухшая, из последних сил продолжающаяся жизнь.
В этом антураже и разворачивается весь напряжённый сюжет, громадного размаха эмоции и переживания. И разбор уголовного дела председателя колхоза Адриана Фомича (Олег Бурыгин), выставившего прямо на виду не сданные государству три мешка сорной пшеницы, предназначенной для посадки. И параллельный разбор характерной для «оттепели» дилеммы, верить ли людям или же видеть в каждом врага и силой решать поставленные государством задачи. И религиозная тема добра и веры, связанная с появлением убийцы Митрофана (Николай Разуменко): он отсидел свой срок и ищет вечного покоя на кладбище родной деревни. То, что в спектакле даже сильнее, чем у Тендрякова, звучат христианские мотивы, – не сегодняшние веяния, как может показаться, а живая примета последнего периода войны, когда эти мотивы как раз снова и зазвучали, стали вновь открываться церкви.
Итог дела о «трёх мешках»: оставить на свободе председателя, а зерно – на посев. Потому что уже время думать чуть дальше вперёд, о мире. Но финал трагичен: Кистерев всё же умер. Режиссёр смело концентрирует разноплановые средства, чтобы с ощущением зябко застывшего холода и горя оттаяла слеза надежды и проклюнулось тепло веры. Простой солдатский монумент, сыплется снег – последняя военная зима только начинается. Звучит тот же «советский» голос Лемешева, но в ипостаси высокой оперной романтики: «Прощай, мечта, прощай, грёза любви» (из оперы Бизе «Искатели жемчуга»), а в проекции на заднике слегка прорисована фреска «Сорока Севастийских мучеников», святых воинов. Всё вместе крепко удерживает наше переживание строго между небом и землёй. «Был воин. Теперь нужны строители…» На этих последних словах военная тема спектакля разворачивается к миру не как к мечте и сказке, а как к реальному проекту будущего.