Проходящая в залах «Галеев-галереи» долгожданная и масштабная выставка Роберта Фалька (огромная благодарность галеристу и коллекционеру Ильдару Галееву!) даёт возможность открыть какие-то новые грани в творчестве замечательного мастера. Здесь очень полно представлен Фальк-график, при том что обычно он проходит по ведомству «живописного колоризма». Фальк и в самом деле – блистательный колорист. Но это общеизвестно. Между тем его графические листы нередко открывают то, что художник «не выговорил» в живописи. Графика, как показала экспозиция, становится лирическим дневником. Она нервнее, сокровеннее, исповедальнее. Она ближе «к руке» и «к душе».
По-видимому, таким сокровенным мотивом был для Фалька мотив улыбки, который встречается преимущественно в графике. Фальк словно «испытывает» свою модель на способность к улыбке, перед тем как писать её «серьёзный» живописный портрет.
И вот над смыслом этой улыбки мне бы и хотелось поразмышлять.
Начну с того, что, по всей видимости, улыбка в реальной жизни давалась самому Фальку с неким напряжением.
Дочь Соломона Михоэлса, с которым Фальк был очень дружен, – пишет о нём, что это был человек «с печальным лицом и застенчивой, стыдливой улыбкой».
Уже в этом определении кроется какое-то противоречие. Как это – печальное лицо и при этом улыбка? Но впечатления девочки Наташи, судя по всему, очень точные. Достаточно посмотреть на фотографии Фалька, в особенности фотографии 20–30-х годов, чтобы бросилась в глаза одна странность фальковской улыбки. Улыбаются только губы, глаза остаются печальными. И не просто печальными, а как бы «невидящими», обращёнными не вперёд «на зрителя», а в глубины души. В этом отношении он напоминает лермонтовского Печорина, у которого, как помним, «глаза не смеялись, когда он смеялся». У обоих – это знак душевной раздвоенности.
Внутренняя гармония молодому Фальку явно не давалась! Его кидает из крайности в крайность.
Положим, Фальк резко порвал с авангардным «кубизмом» «Бубнового валета» в пользу «архаического» реализма. И примеров таких метаний в жизни молодого Фалька предостаточно!
Однако подобные крутые виражи едва ли способствуют душевной гармонии. Её и не было. Ни в России, ни во Франции, где Фальк оказался в «творческой командировке» с 1928-го по конец 1937 года. В портретной графике и московского, и парижского периодов, представленной на выставке, звучит вся симфония человеческих переживаний, только мало «радости». В основном всё та же трагическая дисгармония.
Положим, в карандашном портрете М.Л. Каган-Шабшай (из Казанского музея) нагнетается ощущение трагической безнадёжности, запечатлённой в изломе приподнятых бровей, в опущенных глазах, в резкой линии верхней губы, да и во всей энергично и скупо очерченной фигуре (1923).
А как же улыбка?
В эти годы на лицах некоторых женских моделей Фалька мы обнаруживаем ту же парадоксальную улыбку, «полуулыбку-полуплачь», что и на его фотографиях. Мы встречаем её в таких работах, как «Портрет А.С. Хохловой» (1923), в «Женщине с каштановыми волосами» (1934), в карандашном женском портрете 30-х годов. Все те же приметы – печальные, углублённые в себя глаза и растянутый в лёгкую улыбку рот – передают состояние душевной смуты.
И вот на этом фоне московских и парижских невесёлых переживаний и смятения чувств вдруг лучезарный просвет – сияющая, безоговорочная, всё существо охватившая улыбка. Карандашный портрет третьей жены художника, бывшей его студентки во ВХУТЕМАСе, – Раисы Идельсон 1926 года.
Надо сразу сказать, что фальковская сияющая улыбка, которую мы встретим и в позднейших графических портретах, сохраняет одну важную особенность его художественного мирочувствования. И тут, как было прежде, его героиня вовсе не смотрит на зрителя. Она не улыбается «сегодняшнему дню» и не предрекает себе и окружающим «светлое будущее» в социальном плане. А именно такого рода «открытые» улыбки характерны для картин и фильмов советского периода.
У Фалька речь о другом.
Его улыбка даётся индивиду как некое редкое откровение о жизни. Это улыбка внезапного прозрения, дарующего личности искомую гармонию. Глаза Раисы Идельсон на карандашном портрете полуопущены (как бывало и прежде), но в них не только нет безнадёжности, а появился внутренний свет.
Что такого хорошего случилось с Фальком в 1926 году? Возможно, ничего особенного не случилось. Просто художник в какой-то миг поймал, как некое чудо, эту улыбку на лице своей жены. И эта улыбка отражённым светом легла и на него. Он ощутил возможность счастья.
И в конце 1937 года вернулся на родину – в «сумрачную Россию». Он не «подводит итогов», а всё время словно бы творчески растёт и молодеет. Зрелый Фальк гораздо позитивнее молодого. Его ожидания счастья превратились в непрерывный творческий полёт, в творческое фонтанирование. Это подтверждает и мотив улыбки, который у вернувшегося в Россию Фалька претерпел некоторое изменение. Трагическая «полуулыбка-полуплачь» сменилась у позднего Фалька некой «ускользающей» улыбкой. Лицо модели оживлено и приветливо открыто, хотя глаза по-прежнему полуопущены, а губы словно вот-вот сложатся в улыбку.
Эту светлую «ускользающую» улыбку мы встречаем в эскизах портретов ученицы Фалька Таты Сельвинской (1944) и художницы Л.В. Чаги (1941) или даже в акварельном изображении молодой узбечки, выполненном вскоре после возвращения (1938).
Но это всё же некие подступы к «счастью».
Однако на выставке в Галеев-галерее есть поздние графические портреты, где мы снова встречаемся с улыбкой «абсолютного блаженства», которую не нужно искать. Она явлена в самом облике модели, растворена во всех её чертах. Это опять-таки очень близкие художнику люди – последняя жена художника Ангелина Щёкин-Кротова и жена его близкого друга – прославленного лётчика и художника-любителя Андрея Юмашева.
Портретов К.С. Володиной-Юмашевой показано несколько. Но лишь на одном мы замечаем ту самую улыбку «абсолютного блаженства», которая у Фалька столь редка и столь драгоценна. Это не частый для художника профильный рисунок, исполненный нежнейшими касаниями графитного карандаша (1951–1952). На светлом, почти без штриховки лице, контрастирующем с легко заштрихованными волосами, выделены улыбающийся опущенный глаз и улыбающиеся губы. И тут тоже, как в портрете жены, склонённую голову поддерживает рука. Перед нами миг какого-то остановленного счастливого воспоминания, с которым не хочется расставаться.
Мне кажется, что в рисунке нашли отражение личные переживания стареющего художника. Его увлечение своей ученицей – Майей Левидовой, ответившей ему горячей взаимностью. Её прекрасный акварельный портрет этого же времени представлен на выставке. В 1951 и 1952 годах Фальк вместе с ней и другими учениками проводил лето в Молдавии. Сохранились молдавские письма Фалька к жене, полные ощущения молодости и гармонии с миром. Терпеливая и заботливая Ангелина Щёкин-Кротова советует ему в ответных письмах (впервые приведённых в альбоме к выставке) не спешить в Москву и передаёт впечатления знакомого художника, которому Левидова показалась «двадцатилетней девчонкой», а Фальку он дал не более 50 (притом что ей было 30, а ему сильно за 60). Зрелый Фальк словно бы молодел. Не знаю, стал ли он по-другому улыбаться (по сохранившимся поздним фотографиям судить об этом трудно), но внутренне, да и творчески стал гораздо гармоничнее, чем был в молодости. Об этом свидетельствует и метаморфоза улыбки в его графике.