Победный финал Второй мировой на некоторое время породил утопическую риторику: теперь, когда великие державы, взявшись за руки, одолели мировое зло, миновавшая война будет последней!
Горячая война очень скоро сменилась холодной, но до третьей мировой дело всё-таки не дошло. Мир сделался разумнее? Вряд ли.
На рубеже ХХ века великий писатель Толстой послал великому физиологу Мечникову письмо с просьбой подписать очередной призыв ко всеобщему и полному разоружению, и учёный ответил пророку примерно так: войны может остановить только разрушительная сила оружия; когда она сделается настолько огромной, что ни у одной из сторон не останется шансов на победу, войны прекратятся сами собой. Великий утопист прореагировал приблизительно так: для меня теперь слова «учёный» и «дурак» означают одно и то же – неужто для борьбы с проституцией нужно заражать её потребителей сифилисом? Нет, нравственность, нравственность и ещё раз нравственность! И не какая-нибудь, а христианская. Причём именно в его, толстовском понимании.
Я не очень верю в нравственность: как правило, она всего лишь идеализация нужд каких-то групп, которые с её помощью превращают свои интересы в святыни. Не очень верю и в роль особых классов, заинтересованных в войнах, типа буржуазии, борющейся за рынки: всё, что можно завоевать, уже давно гораздо дешевле купить. Мне кажется, самую разрушительную роль в истории человечества играет человеческий тип, который я описал в своём последнем романе «Тризна».
«Человечек этой породы виден с молочных зубов. Один малыш ещё неверными ручками лепит башенку из мокрого песка, а другой ещё неверной ножкой её растаптывает. Он и не слышал имени Ницше, но уже знает, что нет ничего слаще власти – возможности унижать. До него, однако, быстро доходит, что это дело опасное: один раз униженный расплачется, а в другой раз даст по морде. Или бросится за папой. А потом и за стражей. Нет, лучше улыбаться, ладить с сильными, покуда они нужны, пожимать руки и всё прибирать, прибирать к рукам, подниматься всё выше и выше и не хапать всё подряд, а делиться, щедро делиться, щедрость тоже убивает чужую гордость, порождает собачью улыбку на ещё недавно горделивом лице...
Но можно и воспылать страстью к какой-то идее, если из неё можно сделать орудие подавления.
И вот он распоряжается целой империей чужих трудов и талантов, слывёт великим организатором и ценнейшим деятелем Общего Дела и действительно таковым является – покуда однажды не нарвётся на себе подобного. Может быть, на такого же умного и осторожного интригана, а может быть, на откровенного авантюриста и деспота, это не имеет значения, – в любом случае начинается война до последнего снаряда и последнего солдата. А когда от Общего Дела остаётся только пара дымящихся угольков, он или его наследники объясняют миру, что во всём виновата противная сторона, и начинают великую задачу Возрождения Общего Дела».
Поэтому задача человечества по возможности перекрывать путь наверх властолюбцам-разрушителям. Демократия же делает ровно обратное: открывает для них почти безграничные возможности бороться друг с другом, используя остальных в качестве пушечного мяса.
Я не утопист, но раз уж предлагают пофантазировать, могу набросать грёзу о мире, в котором правит Священный Союз нескольких великих империй, возглавляемых просвещённой и ответственной аристократией, подавляющей разрушителей на своей территории простыми полицейскими мерами, а в отношениях с соседями придерживающейся безоговорочной нерушимости границ. Основанной помимо разума ещё и на равновесии сил, никому не оставляющих шансов выйти победителем.
Тех, кому подобная утопия представляется антиутопией, могу утешить тем, что ничто придуманное никогда не сбывается.