Марина Москвина – о своём новом романе «Крио» и о том, как семейные предания и архивы становятся книгами.
– В последнее время в российской литературе появляется всё больше произведений, в центре сюжета которых оказывается история семьи, рода. Ваш новый роман «Крио» – тоже об этом. Как вы считаете, с чем связана эта тенденция? И что побудило лично вас взяться за эту тему?
– Давно когда-то в Доме творчества «Малеевка» один известный прозаик сказал мне: знаешь, я много лет пишу роман, уже тридцать листов! А чувствую – не туда меня занесло. И вдруг подумал: а написал бы я лучше историю своей семьи – и целая Россия была бы в этой вещи, и все мои родные люди, и столько силы бы в ней было!
Наверное, в каждой моей вещи в виде анекдота, притчи, трагикомедии мерцает какой-нибудь сюжет из истории моей семьи. Я чувствую живую кровь и тёплое дыхание своего древа, энергию рода. Как огромная стая птиц перелётных, эти образы кочуют из книги в книгу, меняя обличья, характеры, судьбы, сплетаясь и образуя над головой семейный космос. Это и в «Гении безответной любви», и в «Романе с Луной», я уж не говорю о «Мусорной корзине для Алмазной Сутры»… Меж тем я набиралась не то что опыта писательского, а глубины дыхания.
Пробил час, и я пустилась в странствие, ни сном, ни духом не подозревая, что на него уйдёт семь лет! Если бы мне это на роду не было написано, я бы не осилила свою Калевалу, столько событий она вместила в себя, столько миров! И всюду я пытаюсь понять, кто человек в центре теней, которого я считаю собой, скольким людям пришлось элементарно выжить, встретиться и полюбить друг друга, чтобы я появилась на свет. В их судьбах тоже переплетены жизни множества поколений. Вводя в повествование как будто бы случайных персонажей, детально рассматривая линии судьбы на ладонях главных героев, ты возвращаешь им жизнь и чувствуешь, как сквозь тебя струится их реликтовый свет.
Наверное, очень важно осмыслить уникальный опыт своей семьи, собственного рода и найти способ вразумительно об этом рассказать. Мир явно движется по кругу, то и дело попадая в западни прошлого. Зато история нашей страны, будучи живой и очеловеченной, становится более подлинной, не подверженной фальсификации.
– Как, на ваш взгляд, должно происходить превращение реального человека в персонажа художественного произведения? Где проходит грань между «правдой жизни» и «правдой искусства»?
– Мне нравится, когда присутствует фантазия в вещи и в то же время – гул судьбы, настоящей, человеческой. Мы смотрим на тысячеликий мир тысячью своих ликов, говорили древние. Так же и в мифе, где время шарообразно. Если рождается человек – несколько раз он может родиться, а умирает – несколько раз может умереть, как во сне, где мёртвые, живые и ещё не рождённые могут раскрыть объятия друг другу, в этом и есть, наверное, тайный смысл творения… В том числе моего. Я многое придумала, в придуманное – поверила, но в романе почти всё настоящее, если про историю говорить. Три войны и революция, старый Витебск, цирк-шапито, авантюристы всех мастей, иммиграция, горячий джаз, Америка 20-х, сибирские метели, учёный-криолог, придумавший, как остановить Время… Отсюда и название «Крио» – заморозка, и будто бы фантастический финал.
Весь ход событий в романе повлёк за собой выглянувший из небытия, сверкнувший на миг и сгинувший в вихре революции поэт Александр Ярославский, мечтавший о великой эре космической свободы личности и творчества, физического бессмертия и воскрешения.
Идея книги принадлежит моей маме Люсе, прообразу Стеши, которая в романе пишет книгу о своём отце. Мама годами собирала материалы. А главные сокровища – свидетельства его жизни – хранились в сундуке, который он оставил нам в наследство: стопки удостоверений и мандатов с подписями Ленина, Ворошилова, Микояна, настоящий револьвер, системы парабеллум за номером «2929», вместе с шашкой, его дневники, фотографии, любовные письма, рисунки, даже стихи!.. Да, сподвижники и антагонисты героя в романе – реальные лица: маме «пушкинское» имя Людмила придумал друг деда, он же брат Ленина – Дмитрий Ильич Ульянов. А дед потом организатором похорон Ленина был. Сохранился циркуляр 1924 года, где он чисто по-человечески просит народ надевать шапки, валенки и тёплые варежки, чтоб не поморозиться в январскую стужу, оговаривает расстояние между колоннами. Тут же расшифровка стенограммы XIII партконференции, где он заявляет: «Сталин думает одно, а говорит другое» – со всеми вытекающими последствиями… Поистине клад для Музея Москвы.
Второй мой дед после Гражданской войны стал работником Амторга, в 1931 году его жена Мария умерла в Лондоне по пути в Америку... Тут-то сюжет повлёк меня в Англию, на Хайгейтское кладбище искать бабушкин погост, что органично вошло в роман.
И то, как второй дед в критический момент продал свой «форд», привезённый из Америки, в кредит – лётчику Головину, покорителю Северного полюса, но тот погиб, не успев расплатиться, и семья деда осталась без «форда» и без денег, – это правда. Но чтобы семейный архив превратился в художественный роман, нужно размыть границы документа, создать сложный, одновременно тонкий и многослойный коллаж, полифонию голосов, нерасторжимый сплав вымышленного и реального.
Чем это страшно для мифотворца – конкретным историческим, бытовым материалом, антуражем. Ты сколько угодно можешь парить в небесах, но в основе должно лежать настоящее.
Нескончаемой вереницей проходят передо мной мои герои – гениальные музыканты-клезмеры, скрипичный мастер – витебский Страдивари Зюся Блюмкин. Одно его появление обязывает автора знать до тонкостей, как творится скрипка. И, наконец – пылающий джаз, ты им не только вдохновляешься, слушая в немыслимом объёме, чтобы написать о своём герое-саксофонисте и трубаче, а перелопачиваешь гору книг. Потом это всё в тебе варится, сгущается, пропитывается невесть откуда взявшимися ароматами, вроде луковой карамели, которую варила моя «сценическая» прабабушка Ларочка, и получаются сочные и густые эпизоды жизни Витебска, Москвы, Крыма, Берлина, Лондона и даже Америки двадцатых годов, волны музыки и самобытного говора, гарь и горечь войны, и, конечно же, жар революции.
– Книга очень оригинально оформлена. Кто придумал такую обложку?
– «Крио» нужен был костюм: не фрак, не пальто, может, синяя блуза Маяковского, прозодежда Татлина, шрифты 20-х годов? Что выбрать? Ведь роман не только о войне, революции, о вечных скитаниях человека на этой Земле, а также о магической силе иллюзии, о небесной пружине и блуждающем свете, предвосхитившем земное бытие. Мы стали перебирать художников того времени. Первым пришёл на память Субботин-Пермяк, который стал прототипом озарённого живописца Петра Четвергова-Крымского в романе. Художник Андрей Бондаренко с головой погрузился в море авангарда. И вдруг удача: в советские времена в нашей Уваровке был крошечный книжный магазин, где мы купили книгу «Авангард, остановленный на бегу». И там – картина ученика Малевича – Владимира Стерлигова «Равновесие», которая и стала обложкой книги. Конструктивистские фигуры улетают в космос, растворяются в голубом свете, вот он искомый вихрь движения, когда мечты о новом мире ещё так и остались мечтами, но это не трагическая безысходность, а некая данность существования. Всё улетает, становится частью Вселенной, и войны, и революции…
То, что портрет автора вышел забавным, как будто он сунул нос в щёлку иной реальности, решение Бондаренки, зато на корешке моя картина: живописный портрет деда Степана.
– Каким вы видите читателя романа «Крио»?
– Доверяющим автору, готовым пройти с ним огонь, воду и медные трубы, таким, как мой милый редактор Алла Шлыкова, несмотря на огромный читательский опыт, не утратившая свежести восприятия.
– Вы автор повестей-
странствий в Арктику, Японию, Индию и Непал. Почему для писателя важно путешествовать? И что дают странствия по свету лично вам?
– Свободу воли и выбора, остроту ощущений, смену декораций, очарование ускользающего бытия, как нам это снится, хотя оно невыносимо пламенеет, и дела ему нет до нашей философии и меланхолии, просторное и незаземлённое состояние... Для меня это всегда означает зов Земли. Значит, Земля зовёт тебя полюбоваться ею, и тебе открываются новые бездны и выси.
– Вы пишете и для детей, и для взрослых. Как вам удаётся это совмещать?
– Писатель – это путь превращений. Я на него ступила «детским», так мне было органично тогда рассказывать о том, что меня по-настоящему волнует. Поэтому мои «детские» вещи оказались сильными и живучими, они постоянно переиздаются, они зачитаны до дыр в библиотеках. Я тоже их люблю и по-своему горжусь, много езжу и выступаю перед большими детскими аудиториями. Но жизнь идёт, писатель взрослеет, палитра становится богаче, меняются темы и сюжеты, ты начинаешь говорить на другом языке, тебя интересуют Время, Память и Сознание. А роман «Крио» – он мне вообще все карты смешал, и я стою в растерянности, как Геракл на перепутье. Впрочем, скоро в редакции Елены Шубиной выходит моя новая книга повестей «Между нами только ночь»…
Беседу вела
Валерия Галкина
«ЛГ»-досье
фото: Рауль Скрылёв
Марина Львовна Москвина – писатель, радиоведущая, журналист. Родилась в 1954 году в Москве. Окончила факультет журналистики МГУ. Автор книг, переведённых на многие языки мира: «Роман с Луной», «Гений безответной любви», «Моя собака любит джаз», повестей-странствий в Арктику, Японию, Индию и Непал. Лауреат Международного почётного диплома Андерсена, финалист премии «Ясная Поляна», награждена медалью им. А.С. Пушкина «За верность Слову и Делу».