Два оперных спектакля Мариинского театра на тему брани невидимой
ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИК
Когда по декабрю я направлялся в Концертный зал Чайковского послушать Щедрина, то думал, что я – единственный, для кого музыка «Странника» окажется незнакомой. Однако выяснилось, что среди публики были и те, кто даже повесть не читал. А это – повод поговорить о том, насколько верно отразил Родион Щедрин лесковский мир, наполненный не только токами православной мистики, но и самым причудливым мистицизмом, доходящим до сектантского фанатизма. Мистицизмом, чей корень – в лабиринте толков изуверившегося в мирской и церковной благодати старообрядчества.
«Светлый мир изуверов Лескова» – вот та формула, которая лучше всего отражает не только частную вселенную лесковских праведников – Павлинов и Несмертельных Голованов, но и всю полноту русского религиозного чувства. Где рядом с иконами яркими уживаются лики тёмные, почерневшие.
«Очарованный странник» – одно из моих любимейших произведений русской литературы. Отношение у меня к нему и к его автору особенное, ревностное. Потому и скепсис по адресу опуса присутствовал. Как-то не верилось, что путаную тропу к Богу Ивана Северьяновича Флягина возможно вместить в короткое время оперного спектакля не самого пространного формата.
Обойдёмся без интриги: Щедрину это удалось.
Родион Константинович сам выступил в качестве либреттиста и ограничился одним фрагментом «Странника»: историей цыганки Грушеньки. Этого оказалось достаточно, чтобы передать если не все прижизненные мытарства 
Ивана Флягина, то уж точно – сам дух лесковской повести, отношение писателя к тому мистицизму, который проносят в своих метаниях по земле «люди странные». Очарованные этим странничеством и в своей бесприютности ощущающие весь мир Божий – домом.
Но что за честь композитору прослыть автором удачного либретто? Как Вагнер не был литератором, так и Щедрин в первую очередь – создатель гармонии.
Его музыка захватывает с самого начала. Она рождается из воздуха еле слышным хоровым гулом. Ещё не понимаешь, что происходит, но уже вовлечён в неспешный рассказ рясофорного послушника о своей жизни. Кораблик плавно движется по северному озеру, плавно течёт повествование.
Щедринское мастерство проявляется в «Очарованном страннике» потаённо. С незаметностью сгущается тучами на горизонте – и вот уже готово заштормить неспокойной волной, взорваться бурей.
Такой взрыв происходит в опере. Но лишь однажды: в момент самого яркого проявления интимного конфликта Грушеньки и князя.
Брань, невидимая в сердце героя, – тайна для мира. Отражение внутренней борьбы есть в действиях Ивана, но нет битвы в его речах. Спокойное течение музыки Щедрина полностью совпадает со спокойствием лесковского текста. А последнее – со спокойствием и предельной мистической убеждённостью Ивана в правде Поступка, в высшей его необходимости. Речь об убийстве Грушеньки. Не отмучилась – освободилась, говорит вместе с Иваном Северьяновичем Флягиным и Николаем Семёновичем Лесковым Родион Константинович Щедрин – автор гениального (истинного) переложения непростых идей народного мракобесия в музыку.
Кстати, о Грушеньке. Исполнительницу этой роли Кристину Капустинскую я хочу отметить как потрясающего таланта актрису, обладающую к тому же прекрасным меццо-сопрано. С ней и ещё одним солистом театра – тенором Андреем Поповым мы встретимся и во второй части данной статьи. Сейчас я хочу сказать немного о режиссуре.
Ненавязчивое кривляние, придуманное Алексеем Степанюком, заставляет в очередной раз обратиться к «генералам музтеатра» с предложением наложить примерно пятилетний мораторий на «постановку» опер, позволив только их концертное исполнение. Настоящие режиссёры за это время ремесла не потеряют, мастерство и в концерте продемонстрируют, а вот степанюки и черняковы, глядишь, от безысходности профессию какую-нибудь освоят. Не всё же таджикам столичные улицы подметать.
Что же касается «Золотой маски», то лучшей работой композитора в музыкальном театре трудно предположить что-то кроме «Очарованного странника».
БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ
Второй оперой, которую совсем недавно предложил столице Гергиев, стала работа молодого композитора Александра Смелкова, молодого либреттиста Юрия Димитрина и молодого же режиссёра Василия Бархатова. Да-да, именно эти «парни всей земли» и замахнулись на «Братьев Карамазовых».
Получилось у каждого по-разному.
Достоевского я, признаться, не люблю. Не стану объяснять, отчего идёт моё неприятие маниакально-депрессивной вселенной Фёдора Михайловича, а уж разбирать здесь религиозные воззрения русского писателя и вовсе не место; замечу лишь одно: если из Достоевского убрать мистику, то получится мексиканской сериал с «негодяями».
Вспомнить об этом заставило не только «чувство стиля», но и краткое содержание оперы. Слова плохого не скажу, но Димитрин, не почувствовав космических сил, стоящих за персонажами, сил, которые (а вовсе не деньги и девки) сталкивают братьев между собой и с отцом, создал не символическую историю борьбы, бесконечно протекающей в сердце каждого христианина, а иллюстративный нарратив (извините, комикс), которому даже лубок в части возвышенной абстрактности даст сто очков вперёд.
Музыку Смелкова никак нельзя назвать оперной. Она – хорошая киномузыка, изобразительная, всегда работающая на ситуацию. В ней присутствует множество красивых мест, при этом она не опускается до уровня Димы Билана. Правда, и высот Аркадия Укупника не достигает.
Держит внимание мощный талант Достоевского: хочешь не хочешь, но историю отцеубийства смотришь с вниманием. Даже зная, чем всё закончится. Парадоксально, но возникает вопрос, который не очень волнует при прочтении «Карамазовых»: а кто, собственно, убил?
От романа осталась полудетективная история со сребролюбием и блудом. Гордыня, проявления которой у Ивана Карамазова не смог уничтожить либреттист, всё же стушевалась перед сценами ревности, бытовым насилием и завязанными в тугой узел нитями влечений. Отступило перед буйством страстей и смирение Алёши.
Не знаю, что создавалось сначала, а что – потом. Если сценарий предшествовал музыке, то всё понятно: её сочинителю не от чего было оттолкнуться. Если музыка возникла раньше либретто, то упрёк композитору: столкновение надприродных сил в пространстве Достоевского обязано было найти воплощение в нотах! Только в этом случае мы могли бы говорить об опере, а не – пусть и очень удачном – мюзикле.
Невозможно предъявить какие-либо претензии режиссёру: он шёл от того, что имел. А именно: от пустоты партитуры и от «мыльности» либретто. Василию Бархатову достался лишь огрызок Достоевского, и писателя режиссёр не добил. Не только отнёсся бережно к классику, но и – подчёркиваю – нашёл единственно адекватный музыке и либретто ход вызывающе-скромной традиционности. Бархатову мораторий не страшен.
«Братья Карамазовы» сложились в приличное и цельное сочинение. При всех своих недостатках оно обречено на успех у публики, воспитанной сериалами. В этом нет ничего зазорного; я, например, не стыжусь сказать, что смотрел и слушал произведение с удовольствием. Я только хочу отметить, что это удовольствие не оперное.
Однако если считать, что многосерийный «Идиот» с Евгением Мироновым – шедевр (а это – наиболее распространённое мнение зрителей и критиков), то для восхваления спектакля Смелкова–Димитрина–Бархатова не найдётся достаточно энергичных слов во всех шести языках ООН!
Оставим спесивое отношение к малоизвестным авторам: новая опера должна создаваться, а затем – предлагаться публике лучшими дирижёрами. Гергиев прав, взявшись за «Карамазовых» Смелкова.
Как прав и экспертный совет «Золотой маски», выдвинувший данный спектакль на награды сразу в нескольких номинациях. Чем закончится фестивальная гонка, предугадать я не в силах, но уже сейчас виртуально обласкаю Кристину Капустинскую, которую снова увидел в «Братьях». Смешно, но героиню опять звали Грушенька. Приятно, что Кристина была восхитительна вновь.
Андрею Попову, изобразившему в «Страннике» мефистофельского князька и инфернального магнетизёра, тоже достанется один из моих воображаемых призов. В «Карамазовых» он порадовал. В роли чёрта, а вы как думали?
К сожалению, эти совпадения имён и амплуа оказались единственными, которые с изрядной натяжкой можно было бы отнести к мистическим в пространстве оперы Смелкова–Димитрина «Братья Карамазовы».