Познавать русский язык в споре и философски относиться к влиянию Интернета советует профессор, доктор филологических наук, директор Института лингвистики Российского государственного гуманитарного университета, заведующий кафедрой русского языка РГГУ
Максим КРОНГАУЗ.
Ошибки одного поколения становятся признанным стилем и грамматикой для следующих.
И.Б. Зингер
– Уроки русского языка в школе обычно вспоминают с тоской. А вам, наверное, нравился этот предмет?
– Я его очень не любил. Он казался, с одной стороны, скучным, с другой – бессмысленным. Гораздо позже я понял, что это запрограммировано самой задачей обучения. Совершенно ясно, что родному языку мы учимся с рождения, в семье, а вовсе не на уроках. Поэтому традиционно цели курса «русский язык в школе» были довольно скромны – научить детей орфографии и пунктуации, то есть, проще говоря, грамотно писать. Я бы сказал даже более жёстко: грамотно записывать.
– Записывать? Что?
– Чужие тексты. Есть грамотность абсолютная и относительная. Первая подразумевает знание всех правил, умение ставить в нужных местах пунктуационные значки и писать без ошибок слова. Объём, в котором это даётся в программе среднего образования, большинству людей может понадобиться два раза в жизни: во время выпускных и вступительных экзаменов. В остальном же такая грамотность, если говорить честно, никому не нужна, кроме профессионалов, работающих с чужими текстами, – корректоров и редакторов. Для всех прочих важна относительная грамотность, которая подразумевает не буквальное и непременное следование законам, а творческое, осмысленное владение языком. Даёт возможность маневра, наконец, умение «выкрутиться» в сложном случае...
– То есть?
– Ну, скажем, если не знаешь, как поставить знак или как пишется слово, можно просто переформулировать фразу, записать её иначе и не сделать ошибки. Относительной грамотности следовало бы учить всех, по крайней мере тех, кто сталкивается в жизни с текстами. Школа же всегда была нацелена на абстрактную идею идеальной, абсолютной грамотности, но, понятно, никогда этого не достигала.
– Ну да, в школе шаг влево, шаг вправо от правила – двойка…
– Вообще я считаю, что грамотность не должна быть такой жёсткой. То же самое «не» часто можно писать и слитно, и раздельно, в зависимости от того, есть противопоставление или нет. При этом противопоставление может только подразумеваться. У экзаменатора всегда есть возможность придраться к ученику. Более того, раньше ещё была такая проблема: человек мог быть способным физиком, математиком, но если он не знал, раздельно или слитно пишется «не», он мог вообще лишиться возможности учиться, что абсурдно. Хотя в жизни эти знания могли ему вовсе не пригодиться и уж точно даже при написании статей требования были бы не так строги, как на экзамене.
Была б официально узаконена вариативность, не ломалось бы столько копий. А мы до сих пор пользуемся сводом правил, изданным в середине 50-х годов. Они – закон в области орфографии и пунктуации, хотя все давно говорят и пишут по-другому.
– Например?
– Скажем, мы не пишем сейчас, как рекомендовали раньше, «Родина» и «Отчизна» с большой буквы, и, наоборот, слово «Бог» прежде было запрещено писать с прописной. Таких вещей много.
– Как же быть с противоречиями?
– Недавно была предпринята попытка так называемой реформы правописания. Её задачей было зафиксировать некую сегодняшнюю норму. Предлагалось ликвидировать сдвоенные «н» в причастиях – нынешние правила сложны и противоречивы. Упрощались написания «слитно-раздельно» и слов с «не»... Новшества не были приняты. Мотивировалось это чрезмерной радикальностью нового написания слов – «парашут», «брошура». В основном дискуссия свелась к этим нескольким примерам, хотя предлагались более системные и важные изменения.
– Сейчас более ценится способность излагать свои мысли убедительно и красиво, чем строгое соответствие канону. Придумать рекламный слоган, бренд, уговорить, пропиарить...
– В погоне за «правильнописанием» все остальные навыки, связанные с родным языком, в школе вообще остаются за бортом. При том что для жизни, вы правы, гораздо важнее умение хорошо, красиво говорить, пусть и с некоторыми ошибками, и хорошо, красиво писать, творчески подходя к языку. Хороший оратор не тот, кто соблюдает все правила, а тот, кто умеет увлечь. Он, наоборот, часто допускает какие-то стилистические неточности, добиваясь этим нарушением определённого эффекта и реакции слушателей. Кстати, школьное сочинение когда-то было задумано именно для того, чтобы научить человека свободно излагать свои мысли. Идея была совершенно загублена, как только сочинения стали оценивать в баллах. Все стали стремиться соответствовать определённому стандарту или понравиться конкретному учителю. А вот если бы вместо отметки итог работы обсуждался учителем вместе с классом, пользы было бы значительно больше.
– Считаете, что спор – лучшее обучение языку?
– Было бы замечательно возродить в школе традицию дискуссий разного рода – от научных, социальных, политических до бытовых, – и это было бы нормальным обучением русскому языку и речи. Человек научился бы выражать своё мнение так, чтобы оно было понятно собеседнику, и, в свою очередь, понимать, что очень редко бывает, мнение собеседника. Чаще всего не только дети, но и взрослые не понимают собеседника. Я вместе со школьниками проводил занятия при нашем университете по теории и практике коммуникации. Давал рецензии на фильмы (поскольку кино сейчас единственное, что известно более-менее всем), и надо было просто сказать – положительная это рецензия или отрицательная. Моё мнение, от которого я всё-таки вёл отсчёт, практически никогда не совпадало с мнением ребят. Девочки, например, оценивали рецензию как положительную, если в ней упоминались приятные им слова – о природе, о любви, – и наоборот, если слова были неприятные, связанные с насилием, кровью, они оценивали рецензию как отрицательную, даже если в тексте недвусмысленно говорилось, что фильм хорош. То есть текст не прочитывался, а из него выбирались ключевые слова, по которым и проходила оценка. Если слова раздражали, текст оценивался как отрицательный. Это свидетельство того, что, как правило, мы чужих текстов не понимаем и не очень к этому стремимся.
– Считаете, и этому можно научить?
– Если есть хороший учитель, безусловно. Есть много разных, альтернативных школьных курсов. То, что можно назвать теорией и практикой коммуникации, – умением говорить и писать на родном языке. Некоторые с детства хорошо говорят, другие – косноязычны, но большинство детей находятся в промежуточном состоянии – говорят, но не очень хорошо, не умеют, робеют. Им нужны учитель и коммуникативные занятия. Развить способности можно у подавляющего большинства.
– С одной стороны, хорошие учителя будут учить красивой формулировке фраз и хотя бы относительной, но грамотности, с другой – всегда и рядом у подрастающего поколения Интернет, где процветает полная неряшливость изложения...
– Интернет, безусловно, способствует разрушению грамотности.
– Потому что там всё можно? Я о русском языке.
– Нет, не поэтому. Там слились несколько потоков. С одной стороны, это язык падонков – сознательное нарушение всех норм...
– Умело коверкать язык тоже непросто...
– Да, делать всевозможные ошибки может только человек, знающий правильное правописание. Скажем, написать «кросафчег» нормальному неграмотному человеку никогда не пришло бы в голову. Это интеллектуальная игра образованных людей. При этом есть в Интернете масса просто неграмотных людей, которые с восторгом подхватывают эту свободу. Опасность тут существует не для нынешних юношей и девушек и уж точно не для тех, кто старше, у кого языковые навыки уже сформированы, а для ребёнка, который, возможно, впервые увидит написанное слово не в книжке, а на экране компьютера – того же «автора», написанного с двумя «ф» и с двумя «а» – «аффтар»...
– И при этом – полное отсутствие знаков препинания...
– Да-да-да. Естественно, его опыт подскажет впоследствии написание, принятое в Интернете, а не рекомендуемое словарями. К тому же понятно, что человек, привыкший к иной орфографии, будет неохотно читать книжки. И никакая школа с двумя уроками русского языка в неделю не сможет противостоять ежедневно доступному Интернету. И тогда возникнет поколение с другой письменностью.
– Апокалипсис неминуем?
– В каком-то смысле да. Единственная надежда, что на неграмотность нынче существует мода, а моде свойственно проходить. Уже сейчас на самых крутых сайтах, принадлежащих узкому кругу грамотных исказителей языка, идут дискуссии о том, что подлежит искажению, а что – нет. В частности, где-то уже запрещают слово «превед», такой своеобразный языковой пуризм.
– А «аффтар» всё ещё «жжот»?
– Пока да. Всё ещё в фаворе «ацтой», «ниасилил», «ржунимагу» и тому подобное. На самом деле, хотя мы и паникуем по поводу разрушения коммуникации, языкового разрыва между поколениями, это не так страшно. Стремление человека к общению, и притом комфортному общению, всё равно окажется сильнее. Слишком большой разгул свободы приводит к хаосу, но, как правило, человечество никогда не делает последнего шага. Произойдёт откат. Думаю, через некоторое время мы вернёмся к более нормализованному письму. Возможно, останутся какие-то смешные словечки, как некий опознавательный знак определённого круга, но повальная мода схлынет года через два, максимум – пять лет. Более того, полагаю, повысится престиж грамотности. И в силу её редкости, и в силу жизненной необходимости. Если неграмотность станет мешать учёбе, карьере, наконец, жизни, человек, естественно, постарается её преодолеть.
Беседу вела