Она была не одна. Лейла это чувствовала. Кто-то перепрыгивал с камня на камень вслед за нею, кто-то мелькал тенью по узкому прохладному ущелью, едва поспевая, и она слышала за спиной дыхание.
– Кто ты? – резко обернулась девушка. – Кто это бродит здесь в такой поздний час, а?
И ответил ей страшный своей таинственностью, своей неожиданностью голос:
– Я дух людей, когда-то живших на земле! – и словно тяжкий вздох прокатился по ущелью, пригибая высохшую траву.
В другое время Лейла бы, наверно, испугалась, но теперь она была в таком отчаянии, так несчастна, что ужас не коснулся её, и потому смогла она приблизиться к тому, что вскоре показалось из-за острых скал: тонко очерченному узкому глазу. Нестерпимо яркий, ослепительный свет излучал серп Луны, а это была именно Луна, и она любила Лейлу. Только она и любила, потому Лейла скучала без неё и доверялась ей, не закрывая, как обычно, своего лица, не пряча рук. Всякий раз Луна была другой и неожиданной, но Лейла всегда узнавала её и ждала, когда она отзовётся на её голос. И плакала, и жаловалась на бессердечных людей, и изливала свои обиды бедная девушка, и слышала в ответ горестные вздохи, и чувствовала любящий её свет Луны, и потихоньку примирялась со своей судьбой. И теперь она хотела излить небесной подружке свою душу, но тут заметила, что сияющая Луна смотрит с добротой не только на неё, Лейлу, но и на проклятый Богом Караул. Он лепится в долине Чингисских гор и чёрным называется неспроста. Нет, неспроста...
И показалось Лейле, что сокровенная её подруга, давняя наперсница её сердечных тайн, смотрит на неё вовсе даже и не с любовью, а скорее, с лёгкой насмешкой, с пренебрежением. И на неё, жалкую калеку, и на истерзанный горем аул. Чёрный аул. Они одинаково безразличны ей, и Луна вот-вот готова уйти, уплыть за унылые горы, чтобы дарить свою благосклонность другим. «Зачем вы мне нужны? – как бы говорит белая чистая Луна. – Что хорошего в этой земле, похожей на выброшенную старую тряпку, и в этой шестнадцатилетней девушке? Не успев расцвести, она превратилась в старуху...» Луна отвернулась, прикрыв свой прекрасный сияющий глаз, и тень от её длинных ресниц упала на камни ущелья. Лейла вошла в эту тень и тоже закрыла усталые веки.
Её глаза заслонили слёзы. Лейла быстро сглотнула. Ей нельзя плакать. Она подошла к белевшему в темноте дому. И уже протянула было руку, чтобы отворить дверь, но остановилась в нерешительности. Ей не хотелось заходить в дом. Сейчас начнётся: «Все нормальные люди спят, а ты где-то шляешься!» – и эти глаза: жёлтые, полные презрения. Волчьи глаза.
«Может быть, посидеть на крыльце, чтобы протянуть время?» – подумала Лейла и от внезапно скрипнувшей двери вскрикнула. Это вышла Катира, её тётушка.
– Эй, полуночница! Что за привычка исчезать с темнотой, а? Человек ты или привидение?
Лейла, как всегда, промолчала. Она боялась, как бы тётушка не догадалась, что она плакала, всё равно ведь не поймёт. Нет, лучше стоять молча, стиснув зубы.
– Ещё раз спрашиваю: где ты шляешься? – не отставала тётушка, и даже в темноте было видно, какие жёлтые у неё глаза. Лейла будто камнем стала – ничем её не прошибёшь: «Нет, нет! Надо молчать. Она ведь будет смеяться надо мной, скажи я ей, что хожу в Глубокое Ущелье и беседую там с Луной, будто с подружкой, и она слушает меня, потому что живая...»
Тётушка вконец рассердилась на её упрямство и плюнула в сердцах:
– Ты, я смотрю, не только уродка, а ещё и глухонемой стала! Поздравляю!
Лейла не любила показываться на людях, избегала шумных сборищ. Но тётушка, жалея её, как назло приставала:
– Пошли! В Карауле нынче свадьба, молодёжи будет много, хоть немножко развеешься, – тормошила её Катира и наряжалась сама и ей велела наряжаться. Лейла молча кусала свои тонкие губы и думала про себя: «Она нарочно тащит меня, чтобы выставить на позор!» Но на этот раз была несправедлива к тётушке. Катира на самом деле хотела устроить племяннице праздник, потому что и сама была нынче весела:
– Пошли! Пошли!
– Я устала... – как можно миролюбивее отказывалась Лейла.
– Вот и отдохнёшь! – прямо-таки ворковала тётушка и, чтобы совсем расшевелить упрямую девчонку, стала её щипать за бока, и щекотать, и всячески подбадривать. Лейла очень боялась щекотки, она отбивалась, дико хохоча, и так случилось, что нечаянно больно толкнула тётушку в грудь своей длинной костлявой рукой. Катира побледнела и отпихнула от себя Лейлу:
– Уродка! Не хочешь, оставайся! – вся весёлость враз слетела с неё. Катира потускнела, опустила худые плечи, и Лейла увидела, как рано постарела она, как мало осталось красок на её лице, а ведь была когда-то красавицей.
– Нет! Я пойду! – неожиданно для себя вспыхнула Лейла. – Пойду, и всё!
Свадьба оказалась многолюдной, и, когда они с тётушкой пришли, торжество уже было в разгаре. Никто и не заметил, как притулилась в уголке притихшая Лейла, как глядела она на молодые сияющие лица жениха и невесты, на разрумянившиеся от смеха и танцев щёки девушек, на горячие губы парней, и сама не помнит, как потекли у неё слёзы. «Какое счастье быть нормальным человеком! – думала Лейла. – И не отворачиваться от людей, и не прятать своё лицо... Как бы я тоже хотела веселиться! О Создатель, неужели и ты получаешь удовольствие, наблюдая за моим несчастьем? Лучше бы уж ты уничтожил меня. Или ты, создав меня однажды, тут же и забыл? Или тебе тоже, как людям, нужны жестокие забавы, чтобы скоротать время?» – так жаловалась она на судьбу и тем занимала себя на шумном пиру.
– Лейла! Мой Белый Аист! – голос был знакомый, и он заставил вздрогнуть её. Она будто проснулась и ничего не могла понять, только видела, как от толпы отделился высокий стройный юноша, пошёл к ней, протягивая руку, приблизился.
«Да это же Кумар! – успела подумать Лейла. – Кумар! Мой Кумар! Только он называл меня Белым Аистом. Каким он стал высоким!»
От неожиданности Лейла лишилась дара речи.
Кумар, по-прежнему ласково улыбаясь, всё говорил и говорил. Девушка его не слушала. Она была занята одной мыслью: куда бы спрятать эти проклятые, эти непомерно длинные старушечьи руки, некрасивое лицо своё она равнодушно отвернула от Кумара. Когда Лейла опомнилась, то увидела, что стоит одна. Одна...
– Кумар! Кумар... Где ты? – тихо произнесла она. Ею овладело отчаяние: неужели она навсегда потеряла его? Неужели счастье, только что слетевшее к ней с небес, только что бывшее реальностью, исчезло, растворилось так же внезапно, как и появилось, ведь не сном же это было? Нет, не сном – это Лейла знала твёрдо. Сама не помнит, как крикнула отчаянно, как бросилась к пирующим людям...
Лейла медленно плыла по тёмной реке, её несло течением, и всё труднее было выбираться к берегу, на мель, чтобы передохнуть, потому что над водой клубился густой туман, и Лейла потеряла ориентир: где берег, где стрежень, где небо со спасительной Луной?
В один из таких полубредовых, туманных дней она услышала неожиданно звонкий голос Катиры:
– Бог сжалился надо мной! Я женю моего единственного сыночка! Свадьба будет и в нашем доме!
Сын Катиры жил в городе и редко появлялся в Карауле, хорошо хоть известил о женитьбе. «Как зыбка эта жизнь, – рассуждала Лейла, – и так мало надо, чтобы обрадовать человека...» Тёмная река понесла её дальше, сквозь разрывы душного тумана, Лейла задыхалась. «Остановитесь, опомнитесь, люди!» – хотела крикнуть она, но из горла вырвалось только хриплое дыхание.
Тётушка Катира между тем горделиво кому-то объясняла:
– После свадьбы мы уедем навсегда из Караула. Сынок заберёт меня. Да, он обещал!
«И священная земля наша опустеет... И на место рая придёт ад... – шептала Лейла, качаясь на тяжёлых волнах тёмной реки. – Неужели такова воля Создателя? – с возмущением подумала Лейла. – Но за что?».
Луна вошла в комнату, осторожно ступая, отчего пятна света двигались по половицам. Приблизилась к постели, где, вытянувшись и обмирая от счастья, лежала Лейла. Луна обняла её, и Лейла обняла Луну. Долго они не отпускали друг друга, но на исходе была короткая осенняя ночь, и вскоре девушка почувствовала, как слабеют объятия Луны, как истаивает она, удаляется вместе с темнотой. Последнее, что увидела Луна, закатываясь за горизонт, – две крупные слезы. Они медленно двигались от края глаз к ушам девушки. Лейла хотела поднять руки к вискам, остановить слёзы, но была уже бессильна. Она хотела ещё раз приоткрыть глаза, но и глаза уже не слушались. Жизнь покидала её.
Плод Земли, её тянуло к Земле, а Луна рождена Небом, и потому её путь туда. Что ж, прощай, Луна!..
Вся в хлопотах и заботах о предстоящей свадьбе, Катира и не заметила, как умерла племянница. Катира остолбенело стояла посреди комнаты и не могла взять в толк, отчего так невероятно вытянулось и удлинилось тело Лейлы, а на лицо снизошло умиротворение.
– О, несчастная! Нашла время, когда умирать! – завопила тётушка. – Как назло, в день свадьбы! Надо же! Что же теперь делать? – зажимала она себе рот ладонью, чтобы никто не услышал её всхлипываний и проклятий. Потом успокоилась, утёрла слёзы и задёрнула шторы на окне.
– Не откладывать же свадьбу из-за неё... У-у, всегда, всегда она приносила одни лишь несчастья в мой дом! Пусть вот теперь полежит... Никому ни слова... Пока не закончится свадьба, никому ни слова, – убеждала себя Катира и охотно соглашалась с собой. – Вот именно, никому, пока гости не разойдутся...
Она торопливо, озираясь на дверь, накрыла платком бледное лицо мёртвой и поспешно выскочила из комнаты. На дворе нарастал какой-то шум, который показался Катире тревожным. Она вышла на крыльцо и остановилась, как вкопанная. К её дому двигалась чёрная толпа, которая давно стала вестником несчастий. «О Аллах, сохрани и помилуй!» – пронеслось в голове Катиры.
Толпа приближалась, и Катира насторожилась, заслонила собой двери:
– Прочь! Прочь от моего дома! – замахала она руками. – Не пущу! Свадьба здесь! В моём доме радость! Прочь, идите прочь! – Она вспомнила, что в дальней комнате лежит у неё покойница, спрятанная от людских глаз. Покойница! Вот оно что... Может, это к ней направляется чёрная толпа?
А люди в чёрном, причитая и раскачиваясь от горя, всё ближе и ближе подходили к её дому. Катира вскинула руки к небу, хотела крикнуть ему и не успела – стала безмолвно заваливаться на бок. Падая, она увидела огромную Луну. «Надо же, днём...» – подумала Катира. Луна перевернулась и на глазах распалась на две половины. «Теперь люди остались без Луны... – опечалилась Катира. – Луну проглотила чёрная ночь. Белую Луну проглотила чёрная ночь. Как темно, господи... Мир ослеп...» – дрожащими пальцами она пыталась расстегнуть пуговицы бешмета, который стал тесен и страшно сдавливал ей грудь. Она почувствовала, что задыхается... И всё расстёгивала, расстёгивала несуществующие пуговицы на груди...
Перевела , АСТАНА