Если бы у города Белграда был голос, он звучал бы как проза Момо Капора (на фото).
Момо Капор – это не просто писатель. Он – олицетворение белградской уличной мудрости, тонкий наблюдатель и настоящий виртуоз короткого рассказа. Его книги выросли из газетных колонок и заметок, которые были неотъемлемой частью повседневности югославов не одно десятилетие. Он вёл ежедневный диалог с читателем, говоря с ним о простых вещах: о соседях, о запахе кофе по утрам, о скрипе трамваев, о мимолётных уличных встречах. В этом кроется одна из причин его невероятной искренности и понятности для самого широкого круга читателей, в том числе и для русских.
Ребёнком он пережил трагедию – во время бомбардировок Сараева в 1944 году его мать погибла, закрыв собой сына. Этот опыт раненого детства, вероятно, подарил ему ту особую, лишённую всякой слащавости нежность к хрупкости человеческой жизни и то умение ценить миг, которое пронизывает всё его творчество.
И, возможно, именно поэтому в его книгах нет места отчаянию. Но и назвать их оптимистичными тоже нельзя. Это особое состояние – лирическая, светлая печаль, сдобренная доброй, понимающей иронией по отношению к сербам, к Белграду, к самому себе. Эта ирония – не насмешка, а форма любви и защиты от суровости мира. Смесь лёгкой иронии, ностальгической грусти и абсолютно живой, аутентичной интонации. Читаешь – и слышишь его голос, будто сидишь с ним за столиком в старой белградской кофейне. Капор писал о Белграде как о живом существе, с душой и характером. Его любовь к городу – не пафосная и показная, а тихая, пронзительная, иногда даже горькая, как осознание того, что старый Белград постепенно уходит.
Будучи по профессии художником, Момо Капор сам иллюстрировал свои произведения. Его лаконичные, почти скетчевые рисунки – это продолжение его прозы.
Для русского читателя его произведения станут тем самым счастливым открытием, когда находишь «своего» автора, близкого по духу. В его прозе есть та самая, понятная нам, «славянская душа». Тоска по ушедшему времени, смех сквозь слёзы, любовь к маленькому человеку и его повседневным радостям и горестям.
Иллюстрация 1:
«Белград – это Белград!»
– Вы знаете, у меня же сын возвращается! – с этими словами подходит ко мне пожилая женщина, мать моего школьного приятеля. Она возбуждённо щебечет и этим щебетаньем становится похожа на яркую жёлтую канарейку.
– Почему вдруг? – спрашиваю я.
– Не может там больше жить! – отвечает дама. – С работой там всё хорошо, но, говорит, мама, я тут больше не могу, Белград – это Белград!
Годы и годы потратил я, не говоря уже о сотнях исписанных листов, в бесплодных попытках отгадать, в чём же кроется дух Белграда, что же так притягивает нас в нём, но, по правде сказать, сейчас знаю об этом едва ли не меньше.
И пожилой даме, только что вышедшей от парикмахера, неясно, с чего вдруг к ней возвращается сын после стольких лет, хотя у него там было всё прекрасно. И что он здесь будет делать? Здесь, где его ничто не ждёт – ни квартира, ни работа, ни деньги.
Странная эта наша любовь! Есть в ней и упрямство, и капризы, есть и громогласные ссоры, заканчивающиеся обычно собиранием чемоданов и обещаниями никогда не возвращаться; есть в ней и отвращение и такое же сильное влечение, есть в этой любви и постоянные метания, которые всегда заканчиваются возвращением, как в школьные годы, полные первой нежности и слёз.
В Белграде же мы постоянно ворчим, что нечем дышать, негде проехать. И климат ужасный!
Жалуемся, что тут даже иностранцу нечего показать, закидываем письмами управдома, что около дома опять всё заросло – газон не подстрижен, да и вообще трава не такая зелёная, того нет, этого нет… И улетаем мы тогда в другие города, более красивые, более счастливые, восторгаемся их вековой историей, дворцами, бульварами, парками, фонтанами. Выбираем непременно лучший ресторан и восхищаемся обслуживанием, сервировкой, хвалим воздух и цветы в вазочке на столе… Заказываем салат. И тут! – Белград смеётся нам из тарелки: разве это салат?! Да, красивее, внешне сочнее, зеленее, но на вкус – пластик пластиком! И чувство, будто обманули. Пьём литрами минералку и никак не напьёмся. То ли дело дома, в Белграде, – стакана воды из-под крана хватит!
Вспоминаем о своих кафанах под липами, о соседях, знакомом старике, который зарабатывает тем, что даёт за копейки взвеситься, а по вечерам, выпивший, там же, у весов, и засыпает.
А что сейчас, интересно, делает наша первая любовь? Подростки всё так же пинают мяч во дворе школы? Девочки катаются так же на роликах? А жена соседа-пожарного всё так же выясняет отношения со вдовой из прачечной? А газеты на углу в киоске ещё шуршат на ветру? А тот бывший министр из шестого дома всё так же сам с собой разговаривает? Тащат ли соседки с рынка пакеты с болгарским перцем для заготовок, которые, кажется, вот-вот лопнут? А цыгане во дворах играют свою музыку? А дети всё так же бегают в жару за поливальными машинами? Что, что же там всё это время без меня происходит, а?
И чем дольше мы живём там, далеко, тем больше нас тянет домой, в Белград: считаем дни до возвращения, и сердце стучит всё сильнее, выйти бы на реку да крикнуть, чтобы эхо пронеслось над баржами и яликами и наша первая любовь бы отозвалась – она и не заметила, что нас не было.
Мы будто растения, которые не терпят, если их пересаживают. Выдирают нас из Чубуры, Палилулы, Дорчола, Звездары, Неймара или Булбулдера (районы Белграда), а корни наши глубоко под асфальтом остаются.
Возвращаются мои друзья из путешествий, седые уже, а радуются как дети. Привозят жён своих, в большинстве иностранок, которым ночи напролёт рассказывали о том, какой красивый Белград, что это единственное место на земле, где можно жить, а они молчат, смотрят по сторонам и не видят, по сути, ничего особенного.
И как их заставишь прозреть? Как перевести на их язык дух Белграда?
Тяжело. Через какое-то время ждут мужа на ужин, а его нет и нет: возвращается наконец довольный, сияющий, клянётся, что выпил всего пару рюмок, хотя ясно, что намного больше. Тогда жёны говорят, что с них хватит, и собираются восвояси, откуда приехали, якобы к детям… А ему всё нипочём! Сидит себе с друзьями по целым дням в кафане за углом, разговоры о политике, газету пролистнёт, и нет конца анекдотам о Муйи и Хасе… Одним словом, он дома!
Иллюстрация 2: «Душа»
Белград не любит фотографироваться.
Терпеть не может позировать. Дёргается. Никогда не получается нормально на фотках и всегда похож на кого-то другого.
Это вам не Париж, который умеет договариваться с художниками.
Ни Лондон, который знает, как строить глазки фотографам.
Ни Рим, весь обвешанный сувенирами.
Ни Вена, которую хоть на пепельнице нарисуй – прекрасно получится!
Ни Москва, которая всегда выглядит будто внутри стеклянного шара с хлопьями снега.
Ни Берлин – неуклюжий, словно брелок-медведь для ключей.
Ни Будапешт, который больше всего любит, когда его, нарисованного на тарелке, зальют ароматным тёплым рыбным паприкашем.
Ни Стамбул, сверкающий золотым зубом в широкой улыбке.
Ни Афины – каменное пресс-папье для рукописей…
И остаётся буквально на пальцах пересчитать вещи, которых я нигде не видел. Точнее сказать, всего три: его реки, небо и люди. Из этих простых трёх составляющих и рождается неповторимая душа Белграда.
Иллюстрация 3: «Небо»
Над устьем, где Сава впадает в Дунай, бегут облака, мешают туман с восточными и западными ветрами – небо окрашивается в драматичный цвет какой-то невероятной небесной битвы. И как ни посмотришь, небо всегда отражает настроение белградцев.
Людям, выросшим на каменных берегах под этим непоседливым небом, по месту рождения положено жить на широкую ногу, иметь бурный характер и свои переменчивые чудинки. И те белградцы, которые, несмотря ни на что, остаются жить в своём родном городе – перекрёстке ветров, который история рушила, стирала в пыль, мешала с землёй и листьями следы исчезнувших цивилизаций, – снова и снова медленно возрождают город, обычный, повседневный, без особых претензий – чисто, чтобы жить. Такой свой, близкий, понятный – как кофейня на углу, к которой привыкли за долгие годы. Город, который, может, и не впечатлит опытного путешественника, но который привяжет к своему сердцу сотнями невидимых нитей.
Перевела Ирина Устинова