В границах прохановского эпоса битва распространяется на метафизические сферы, превращая Бога и дьявола в двух коллективных бойцов, захватывающих социально-исторические силы и личности. Согласно логике религиозной словесности в тексте появляется житие. Обретается, как в романе «Красно-коричневый», «русский святой, воплотившийся в полковника спецназа» (В. Бондаренко). В соединении публицистического и житийного, романного и героического рождается главный миф Проханова – проповедническое слово о битве русского воина, носящего разные исторические одежды, с многоголовым западным драконом, стремящимся столкнуть мир в небытие. Этот миф никогда не становится абстракцией, не покидает реальное время. Здесь Проханов – не только автор, но и герой: Белосельцев, Сарафанов, Коробейников и Антон Садовников.
Его текст, соединяя публицистику с метафизикой, отрицает психологический роман как форму неторопливого, успокаивающего чтения, уделяющего много внимания восхитительным – таким необязательным – деталям, замечательным – ничего не решающим – героям. Всё творчество А. Проханова – против «взбесившегося среднего класса», жаждущего примирения с действительностью ради удачной биографии, житейского комфорта, длинного – горизонтального! – пути. Наверное, и против М. Бахтина – маленького бога постсоветской интеллигенции, обосновавшего терапевтическое присутствие романа – умного диалога и карнавального смеха. По Бахтину, опирающемуся на ренессансного Рабле, смех – гарантия свободы от категорического дуализма, зажимающего несчастного человека между благословенным верхом и проклятым низом.
У Проханова смех – не очистительная сила, а симптом безрассудного раскрепощения от нравственных законов, знак наступления ада, расширяющего границы. В романе «Политолог» со скоростью вируса перемещаются «черви смеха», заставляя русских людей предаваться беспричинному хохоту: «Вся страна, умирая от голода, замерзая в домах, просовывая голову в петлю, безудержно гогочет».
Но когда Проханов наращивает гротескное разоблачение эпохи, чувствуешь, что автору трудно остановиться в боевом осмеянии зла. Смех может быть субъектом, власть его велика! Писатель готов рисковать: героическое и фарсовое встречаются в авторском карнавале мести.
В «Пятой империи» на глазах читателя происходит уничтожение казино, элитной дискотеки, ночного клуба, абортария, крематория, где сатанисты устраивали позорные оргии. Если ты близок к отчаянию, утешься участью осквернителей. Пусть в тексте магически рухнет то, что пока мозолит глаза в реальности!
В «Господине Гексогене» неоднократно повторяется кошмар расчеловечивания. Олигарх Зарецкий исчезает во «множестве клыков и когтей», «раздвоенных жал и пупырчатых щупалец». Он – «таинственный гриб», «водоросль или лишайник», только – не личность, не живая душа. Читатель должен знать: гнилая сущность врагов затянет их в мерзкое болото!
Компромисс – главное искушение начала тысячелетия: современный человек найдёт сотни убедительных слов, чтобы обосновать любовь к деньгам. Необходимо отсечение – гламурных товарищей, изящной невесты, внешней свободы, дорогого быта и вальяжной повседневности, чтобы понять: компромиссы невозможны! Сейчас я вспоминаю роман «Русский», но аналогичное построение в большинстве прохановских сюжетов. Умение отсекать и жертвовать приводит к пониманию синтеза – ключевого движения, создающего непрерывность национального времени: соединяются алтари и оборонные заводы, «интеллектуальная мощь Курчатова» и «незакатный свет Серафима Саровского», «красная религия» Советского Союза и монархическое православие.
«Русский народ – огромный монастырь, возносящий молитву о спасении миру», – сказано в одной из статей А. Проханова. Формы русского богословия – не только церковные труды, но и космические ракеты, суперсовременное оружие, агрессивная дипломатия и великая литература. Для земного существования Церкви, спасающей народ, необходима своя земля. Известная тенденция 90-х – храмов больше, а страны и её защитников всё меньше – Проханова абсолютно не устраивает. Государство, бредущее к самоубийству, – ключевой образ эстетики безобразного. Он появился в «Последнем солдате Империи» и с 1993 года не покидает романы Проханова. Государство, созидающее историю как «непрерывное приближение к бессмертию», – главный образ эстетики прекрасного.
Как много у Проханова читателей, которые против всегда, против всего, и никакая новая – самая патриотическая – власть не удовлетворит бунтующий разум вечных оппозиционеров! Автор «Пятой Империи» – оппозиционер временный, которому не дали шанса быть солидарным с системой. Он постоянно ищет материал для мифа о вожде, готового сделать Россию побеждающей страной. Недавние статьи («Мессианство Путина» и «Святомученик Иосиф») – маленькие романы о сакральной судьбе правителя – в контексте этого поиска. Проханов – против русского Гамлета, сомневающегося в ценности бытия, не способного стать королём. Ему гораздо ближе Николай Фёдоров. Он всматривается в пустые глазницы черепа, чтобы воскресить человека, сделать его живым, управляющим вселенной.
Проханов, как никто другой в современной литературе, чувствует историю, оправдывает её неласковое присутствие. Революцию 1917 года спровоцировали недруги, но «красный смысл» превратил разграбленную страну в IV Империю. В «Надписи» празднование годовщины Октября на Красной площади приводит к соединению времён и пространств: павшие герои и живые труженики побеждают смерть. Да, это мистерия, изображённая силами литературы! Но она ничуть не хуже, чем познание русской революции как безыдейного зверства.
Проханов – не единственный, кто обращает внимание на вихрь мироотрицания, который принято называть «антисистемой». У В. Личутина в романах «Миледи Ротман» и «Беглец из рая» российский интеллигент предстаёт жалким комментатором, вздыхающим о захватившей Россию эпидемии. В романе П. Краснова «Заполье» – трагедия журналиста, пришедшего к роковому сочетанию личных неурядиц с тяжким духом национального поражения. Личутин и Краснов – сильные психологи, но нечего их героям противопоставить гибели! Проханов – мастер фарсового эпоса, и против разгулявшейся антисистемы он выдвигает свой апокалипсис, в котором нет уныния и готовности к смерти. Активность прохановской эсхатологии не стоит недооценивать, учитывая популярность литературных исходов из истории, закреплённых доктором Живаго, Воландом и Шатаницким из романа Л. Леонова «Пирамида».
На одном фланге словесности – Александр Проханов. На другом – Виктор Пелевин. Оба создали миры, которые трудно не заметить. В этих мирах нет повседневности, есть агрессия гротескных формул. Видны следы классической души, но она окружена невиданными прежде монстрами. Камеры реализма их не фиксируют. Оба отвечают на существенный вопрос: как взаимодействовать с историей, чтобы не быть раздавленными стремительно меняющейся цивилизацией? Ответ Пелевина: прочь от истории – к виртуальным глубинам, растворяющим архаичную человечность! Ответ Проханова: через фантастические технологии – к верующей душе, которая вернёт историю!
Не в комплексе идей, а в философии творческого удара А. Проханов сближается с Д. Мережковским, который занимался глобальным синтезом – «Третьим Заветом». Всё было подчинено этому движению – романы, публицистика, религиозная эссеистика, оценка политических событий. Не так ли поступает Проханов со своей объединяющей идеей – с «Пятой Империей»? Есть и частные совпадения: в обоих случаях идейные романы насыщены образами телесности (как вкусно едят Сарафанов с Заборщиковым в «Пятой Империи»!) и сценами эротической реализации мужчины. Кто сомневается, пусть перечитает «Последнего солдата Империи».
Мережковский настойчиво создавал персональный апокриф, надеясь, что его синтез духа и плоти станет подлинной религией. И автор «Человека звезды» – не канонический писатель: все традиции – в упадке, в самом священном месте ожидает подмена. Слишком много лицемеров, выучивших необходимые слова. Надо рисковать, чтобы отсечь фарисеев! В условиях кризиса канона Проханов создаёт апокриф о единстве всех русских вер – идеологий созидания сильного государства. Только при его благоденствии русский Христос достигнет воскресения.
Всё чаще Проханова называют национальным постмодернистом. Не согласен: постмодерн – фрагментарная, лоскутная антиутопия, за которой скрывается ироничный игрок, вращающий бумажными мирами. У Проханова – потрясающая цельность каждого творческого шага, вера в утопическое слово, которому удастся построить Пятую империю – государство, а не текст! Политика – лишь одна из областей этого наступательного апокрифа. Его автору интереснее власть над таинственными процессами порождения земной власти. Облачённая в форму романа, она имеет шанс преодолеть наш век и добраться до очень серьёзных рубежей.