Александр Степанович ПИКУНОВ родился 10 января 1923 года в многодетной крестьянской семье в деревне Князево Уфимского района Республики Башкортостан. В октябре 1941 года призван в ряды Красной армии. С января 1942 года – курсант Уфимского пехотного училища, откуда в мае того же года весь курсантский состав училища был досрочно направлен на Калининский фронт. В июле 1942 года ранен под Ржевом. После госпиталя воевал на Северо-Западном фронте.
В апреле 1943 года был направлен в Сталинградское танковое училище, находившееся в городе Курган. По окончании его с июля 1944 года, став командиром танка Т-34, воевал на 1-м Украинском фронте в 3-й Гвардейской танковой армии маршала бронетанковых войск П.С. Рыбалко. Участвовал в боях за освобождение Польши, Чехословакии.
За героизм, проявленный в уличных танковых боях при 11-дневном штурме Берлина, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 июня 1947 года ему присвоено звание Героя Советского Союза. После войны долгие годы служил в системе МВД Республики Башкортостан. Полковник внутренней службы в отставке.
Для меня героические дни штурма Берлина не просто исторический факт. Событие это прошло через сердце…
Громя и преследуя отступающего врага, войска 1-го Украинского фронта вышли к 21 апреля 1945 года своим правым флангом к южной окраине самого центра логова фашистского зверя – Берлину. Танки, в том числе и наша 3-я Гвардейская танковая армия, заняли исходные позиции для штурма. Каждый из нас вспомнил в тот миг наши города и сёла, превращённые в руины, представил себе разрушенные Брест, Севастополь, Ленинград, Сталинград. Наблюдая этот бушующий неукротимый огонь в Берлине, мы с удовлетворением думали, что всем фрицам теперь конец, не смогут оказать нам сопротивления. Но мы жестоко ошибались. В этом убедились, как только после команды: «Заводи!» – двинулись вперёд. Едва лавина наших танков стала приближаться к строениям на окраине города, как он тут же остервенело ощерился. Отовсюду заговорили разнокалиберные пушки и миномёты, застрочили пулемёты и автоматы, даже их скорострельные зенитные орудия были развёрнуты против наших танков. Вот уже какие-то из наших броневых машин то там, то здесь задымились, но задержать-остановить неукротимый как девятый вал наш порыв уже ничто было не в силах.
Помню, что берлинские улицы, которые штурмовал наш батальон, были узкими. Большинство домов – одноэтажки из красного кирпича. По таким улицам, как по ущелью, танкам приходилось продвигаться друг за другом, растянутой колонной по одному. Головной танк находился «на передовой». Он принимал на себя весь вражеский огонь, а остальные машины были как бы «в тылу». Часто случалось так: передовой танк начинал медленно, как будто ощупью, продвигаться вперёд, иногда постреливая наугад, либо останавливался. При этом экипаж во все глаза всматривался, выискивая, где же скрывается огневая точка, чтобы расправиться с ней. А попробуй-ка вот так сразу, с ходу отыщи её, тщательно замаскированную, скрытую от глаз.
В это время неожиданно раздался удар в башню или борт. Танк запылал, а взамен его вперёд выдвигается следующий за ним. Картина, увы, повторяется. Наши танки горят.
Наш танковый батальон, пробиваясь по направлению к Рейхстагу, достиг Унтер-ден-Линден Штрассе («улица под липами», как перевёл наш командир орудия Коля Фадеев, сносно владевший немецким языком). Эта улица знаменита тем, что с приходом Гитлера к власти она была усажена по обеим сторонам молодыми липами. Теперь деревья изрядно подросли и красовались в своём изумрудном наряде. Они выглядели стройными и кудрявыми, ухоженными с немецкой аккуратностью.
Нам предстояло пересечь эту улицу, которой вновь завладела вражеская «Пантера». Замаскировавшись где-то слева на этой самой Унтер-ден-Линден, она держала её под прицелом. При попытке проскочить через эту липовую улицу запылали наши танки. И тут командир роты приказал мне уничтожить эту «вражину», сопроводив свой приказ парой крепких мужских словечек, брошенных в адрес вражеского танка.
Но где же она прячется? На этот вопрос командир бросил: «Найди!» Делать нечего, надо искать. Имея уже некоторый опыт и намотав себе кое-что на ус после нашей предыдущей встречи с её «коллегой», где мы были «разуты», я не ринулся очертя голову к ней. Отнюдь. Приблизившись к опасному перекрёстку, мы, не выходя из танка, решили малость понаблюдать за ним. И заметили, что враг ведёт настильный огонь – бьёт прямой наводкой по танкам нашего правого соседа, батальона, двигавшегося по параллельной с нами улице. Мы увидели, как вражеский снаряд, пролетая вдоль улицы низко над землёй, тянет за собой длинный, вращающийся, воронкообразный шлейф пыли (как струя пара, вырывающаяся из кипящего чайника, которая чем дальше от горлышка, тем шире). И мы решили «вписаться» своим танком между двумя пылевыми шлейфами – в момент перезарядки вражеской пушки.
После очередного выстрела «Пантеры» механик-водитель Василий Литвинов должен был на большой скорости бросить наш танк на перекрёсток, на ходу развернувшись влево, навстречу «Пантере», и, повалив носом танка одну из лип, укрыться в её густой зелёной кроне, что он и проделал как ас, с великим мастерством. Но не успела ещё листва успокоиться после падения дерева, как «Пантера» поспешно, видно наугад, выстрелила в крону поверженной нами липы, где мы скрывались, и достала нас своим снарядом. Но и здесь счастье не обошло нас стороной, поскольку башенный стрелок вражеского танка, ошеломлённый нашим неожиданным броском и поворотом лоб в лоб, занервничал и пальнул прицелившись наспех. Увесистый снаряд чиркнул по броне нашего танка, срикошетил и ушёл куда-то в сторону (спасибо конструкторам за обтекаемость нашей замечательной машины!). Тут же я засёк из своей командирской башенки вспышку от этого выстрела «Пантеры» на фоне зелени палисадника, где она маскировалась, выставив свой длинный «хобот» с дульным набалдашником. Немедля я скомандовал: «Бронебойный! Слева 500, в палисаднике. Танк. Огонь!» «Бронебойный» – это команда для заряжающего, остальная часть команды – для наводчика. Командир орудия Коля Фадеев мгновенно поймал в перекрёстие прицела эту назолу «Пантеру» и нажал на спуск. Но к тому времени она успела уже вновь перезарядить свою пушку и ударила нас вторично, почти одновременно с нами, как на дуэли. Однако наш выстрел на какое-то мгновение опередил вражеский. В тот момент, когда наш снаряд, врезавшись в это бронированное чудовище, высек из него золотые брызги расплавленной брони, мы заметили вспышку ответного выстрела.
Видно, наш «гостинец» из 85-миллиметровой пушки так долбанул врага, что сбил наводку его орудия, снаряд вильнул в сторону и миновал наш танк. Тут же мы один за другим всадили в него ещё два бронебойных снаряда, которые угодили куда нужно. Из немецкого танка взметнулся вверх сплошной густой, цвета сажи, дым и появились языки пламени. Танкисты в тёмных комбинезонах начали выскакивать из горящей машины. Мы торжествовали победу. Фашистская железная махина, этот огнедышащий дракон, на чёрном счету которого числилось, думаю, немало наших бронированных машин, понёс заслуженную кару. Схватка была скоротечна, какие-то несколько секунд решили нашу судьбу и, к счастью, сработали на нас.
Сыграли свою роль и наши осмотрительность, слаженность, мастерство всего экипажа, когда механик-водитель точно и быстро выполнил задуманный манёвр, снайперская меткость стреляющего с первого же снаряда пригвоздила врага, и заряжающий, который в нужный момент, в горячке боя, не подсунул вместо бронебойного осколочный снаряд (такая оплошность заряжающего порой дорого обходилась). После этого нашего победного поединка с «Пантерой» командир роты Панов, наверное, окончательно уверовал в мою неуязвимость и теперь уже точно старался при случае не обходить меня подобными «почётными» заданиями.
Не забыть эпизод, когда при попытке с ходу овладеть одной из берлинских площадей запылали танки, идущие первыми. Что ни новая попытка преодолеть эту смертельно опасную преграду – наши танки тут же превращаются в дымные кострища.
Впечатление такое, будто они, вдруг наткнувшись на какую-то невидимую раскалённую преграду, мгновенно вспыхивают и застывают на месте. Момент для командира роты был тяжёлым, ответственным – как тут поступить? Под нажимом вышестоящего начальства, пренебрегая потерями, быстрее навалиться на врага всеми силами роты, смять его. Или же попытаться уничтожить его частью сил, не подвергая риску остальные танки, а их всего-то в роте десять, из которых несколько уже пылают.
Командир роты выбрал второй вариант. И заняться этим снова выпало на мою долю. Панов приказал силами моего танкового взвода подавить, развязать этот огневой узел. Ничего себе, хорошее задание! Вокруг кипит бой, неумолкаемый шум и грохот доносятся отовсюду. А там, впереди, перед нашими взорами, на площади, перегородив слева вход в улицу, по которой мы должны двигаться, стоят в ряд наши поверженные танки, устремляя в небо огромные столбы чёрного дыма. Те, что уже пытались развязать этот самый узел. А на их бортах видны фигуры танкистов, не сумевших соскочить на землю и срезанных вражеской пулемётной очередью.
Это жуткое зрелище не вселяло оптимизма в души танкистов моего взвода. Получив задание, я сказал своему и другим экипажам, что теперь, мол, пришла наша очередь попытаться обхитрить и уничтожить врага. Но они, мои танкисты, под впечатлением наблюдаемой панорамы площади с горящими танками подумали, что пришла наша очередь гореть, и приуныли. Чтобы отвлечь их от грустных мыслей, я тут же добавил, что ещё не сделан тот снаряд, чтобы подбить нас! Вижу, мои комсомольцы-танкисты на глазах воспрянули духом, да и сам я, под воздействием своих же собственных слов, тоже уверовал в то, что только что произнёс для других. Всем нам очень хотелось, чтобы получилось именно так. Мы, таким образом, психологически уже были готовы в этот решительный момент броситься туда, навстречу притаившейся опасности, сразиться с врагом. Теперь уже легче преодолеть себя. Нервы в кулак и – вперёд!
Приказ нужно выполнять. Но я тем не менее не рискнул наобум ворваться на эту площадь, будто прыгнуть в пропасть с закрытыми глазами. Оберегая свои танки и людей, я решил рискнуть собственной головой, высветить противника. Взяв с собой трёх автоматчиков, я по садам и задворкам, в обход площади, надумал проскочить прямо в расположение противника, то есть пробиться к угловым домам, где полыхали танки, а там попробовать сориентироваться. Решение, конечно, было отчаянным: с горсткой автоматчиков, днём, в открытую, сунуться туда, на авось, и не как-нибудь ползком, укрываясь и выжидая. Нужно было действовать быстро, решительно – время поджимало.
Всмотревшись в том направлении, я даже определил, где вероятнее всего могут быть замаскированы эти крупнокалиберки. А нам это-то и нужно было.
Коротко ознакомив экипажи взвода с результатами своей разведки и поставив им задачи, я, как говорится, на коня, саблю вон из ножен – и вперёд! Остальные танки – за мной.
Ворвавшись на большой скорости на площадь, мы осколочными снарядами разметали в пух и прах всю маскировку орудий. И тут же и самих их разнесли вдребезги. Обработав с ходу пушкой и пулемётами угловые дома улицы, где засели фаустпатронщики, заставили их замолчать. И тут же проскочили мимо горящих наших танков вперёд, по улице от площади.
Тотчас же, обработав огнём по своему методу эту улицу, я оглянулся назад и, к неописуемой моей радости, увидел, что остальные танки моего взвода целы и невредимы, следуют за мной и тоже усердно помогают обрабатывать огнём улицу, которую мы теперь «оседлали». Дорога для батальона была расчищена. Нам повезло в очередной раз. Судьба нас и здесь хранила.
Но и это «повезло» опять складывалось из нескольких слагаемых: произведённая мной разведка, филигранное мастерство водителя, притормозившего танк в нужный момент для выстрела с короткой остановки и сумевшего впритирку, на большой скорости протиснуться танком между углом дома и горящими нашими танками, не запутавшись в свисавших со столбов и валявшихся вокруг телеграфных проводах. И снайперское мастерство башенного стрелка, сумевшего с первых же выстрелов поразить огневые точки противника, мастерство и слаженность танковых экипажей всего взвода. И была, конечно, просто-напросто чуточка самого настоящего везения. Наверное, сам небесный ангел-хранитель в нужный момент отвёл своим крылом в сторону от нас смертоносные вражеские стрелы. Поскольку враг ведь тоже не сидел сложа руки в ожидании, пока мы его уничтожим. Вражеские пушкари и фаустпатронщики тоже вовсю палили по нам. В этом я убедился, когда, миновав эту огненную площадь, остановил свой танк.
Быстро окинув его взглядом, я увидел, что многокилограммовая скатка танкового брезента исчезла со своего места – сзади, на башне, где она была приторочена. Видимо, вражеский снаряд запутался в этой скатке и унёс её за собой. Или же она была сдута разорвавшимся фаустпатроном. Вражеским огнём был сбит также с борта танка ящик с шанцевым инструментом. И даже на стволе пушки и на броне танка были многочисленные раковины, оставленные брызгами взрывавшихся «панцерфаустов», которые наводились фрицами в спешке по стремительно мчавшимся на них нашим танкам, изрыгающим из себя бешеный огонь из всех танковых стволов.
Убедившись, что так счастливо, без потерь, мы вышли из этой смертельной схватки, уничтожив вражеский огневой узел, мы снова двинулись по направлению к Рейхстагу.
Танковая армия Рыбалко в составе правого крыла I Украинского фронта пробивалась на соединение с войсками I Белорусского фронта, возглавляемого Жуковым. Он, охватив своими войсками Берлин с востока, севера и запада, продвигался навстречу нам, чтобы теснее сжать удавку на шее агонизирующей фашистской столицы.
Помню, на одной из тупиковых берлинских улиц был расположен фашистский госпиталь для легко раненных солдат и офицеров. Эти помеченные нашими пулями и осколками фрицы, подстрекаемые офицерами, вооружившись фаустпатронами и другим оружием, встретили нас огневой завесой. Но когда мы им ответили более мощным, убийственным огнём, тут же из всех окон стали показываться белые «флаги» – простыни и полотенца. Более двух тысяч ходячих легкораненых гитлеровцев потянулись в наш тыл в качестве военнопленных.
Так прорубались наши танки сквозь заслоны, сквозь преграды, сквозь беспощадный вражеский огонь, прокладывая путь нашей пехоте.
Как ни изощрялись, как ни огрызались фашисты в своей отчаянной попытке сдержать натиск штурмующих войск, всё было тщетно. Наш напор был неудержим. Из всех домов, из всех укрытий, как тараканы из щелей, начали вылезать, бросая оружие и поднимая – хенде хох («руки вверх») – гитлеровские вояки.
Так на 12-й день штурма логово тысячелетнего рейха, не выдержав всей силы благородного гнева русского солдата, всей мощи его неотвратимого удара, после ожесточённых и кровопролитных боёв рухнуло.
Мой танк остановился перед Бранденбургскими воротами на громадной триумфальной площади, главной площади рейха, где Гитлер принимал парады своих вымуштрованных полчищ убийц, «завоевателей» жизненного пространства. Слева ещё дымилось здание поверженного Рейхстага с полуобгоревшим, полуразрушенным куполом.
Так и не удосужились мы тогда побывать в находившемся совсем рядом, через площадь, Рейхстаге. Наверное, больше всего это доступно было пехотинцам: автомат или винтарь на плечо – и пошёл ставить свою визу на стенах здания. А танкистам было не до того. Отойдя немного от горячки боя, надо было прежде всего привести в порядок свою боевую машину, устранить где-то течь, вычистить, заправить горючим и боеприпасами. Привести танк в боеготовность. Тем более что назавтра снова в поход. К нам взывала о помощи восставшая Прага. Уже после освобождения Праги, в городке Лиса-на-Лабе, где расположилась наша танковая бригада, вдруг среди глухой ночи мои друзья, младшие лейтенанты, растормошили меня и сообщили: только что, минуту назад, по радио услышали о присвоении мне звания Героя Советского Союза и потребовали немедля достать, хоть из под земли, «горючки», чтобы обмыть моё пятиконечное золото. Так подвёл итог моей берлинской эпопеи командир роты старший лейтенант Панов Василий Ефимович, кстати, тоже получивший одновременно со мной звание Героя Советского Союза за Берлин. Как и командир нашего танкового батальона капитан Яксаргин Василий Владимирович. Остальные члены моего танкового экипажа тоже были удостоены правительственных наград.
Материал подготовил