Юрий БАРАНОВ
***
Пиджак влетел в немалую копейку,
Но это – внешние круги.
Моя душа одета в телогрейку,
В резиновые сапоги.
Она идёт российским бездорожьем,
Да хоть бы и по целине;
В любой ненастный день и в день погожий
Она своя в своей стране.
В таком наряде можно лечь на землю
И небесам в глаза взглянуть.
Его мудрец, его пастух приемлет,
С поэтами уж как-нибудь.
А если кто чего, так в душу глянешь
И чётко видишь все дела:
Та чучелом в смешной заморской дряни,
Та неприлична и гола.
У нас ведь как – обычно с третьей рюмки
На стол выкладывают суть,
И всё понятно даже недоумкам,
Поэтому – не обессудь.
А у меня – весьма высокий рейтинг,
Друзья признали и враги –
Моя душа одета в телогрейку,
В резиновые сапоги.
Юность
И.М.
Ира, ты помнишь Старомонетный
В сорок девятом году?
В конце переулка дымилась Этна,
Порхали в снегах какаду,
Цфасман играл гениальней Шопена;
Вздымаясь под потолок,
Читал Маяковский проникновенно
И скромно помалкивал Блок.
За спорами «Лемешев или Козловский?»
С доброй улыбкой следил
Квартирный сосед Пётр Ильич Чайковский,
Он запросто к нам заходил.
Помню, однажды с тобой попрощался,
Пошёл через Каменный мост,
Случайно с Есениным там повстречался…
Ну кто говорит – склероз?
Видится чётко, во всех деталях
Любимых лиц череда.
Вот скучные рожи куда-то пропали,
Как не было их никогда!
Воспоминание о встрече с великим драматургом
Когда я был Островскому представлен,
Я, видимо, понравился ему,
И он сказал тогда: «Вот было б славно
Вам погулять по веку моему.
Я скоро «Бесприданницу» осилю,
Живу над Волгой, в лучших номерах;
Кого б вы предпочли, коль посетили б,
Увидеть завтра у меня в гостях?»
– Карандышевы мне смешны и пресны,
Их здесь полно, как, впрочем, и Ларис;
Нельзя ли, это было б интересно,
Мне с Мокием Пармёнычем сойтись?
Таких, как он, чужой химеры ради,
Всех извели ГУЛАГом и свинцом,
К тому же мой, по слухам, прапрапрадед
Ещё при вас в Рязани был купцом…
«Ну, слава Богу, русского я встретил, –
Сказал Островский. – Тут на стенку лез
Один субъект: мол, хуже всех на свете
Купчишки, тормозившие прогресс…»
На Бунинском перекрёстке
Н.Б.
Из леса в лес по полевой дороге
Мы шли, ты помнишь, именно по той,
Где Бунин, вдруг подумавши о Боге,
Сказал Ему о прелести земной.
Да, здесь он понял: вот она, вершина,
А дальше – хуже, спуск в постылый Грасс,
И ни Париж, ни Нобель, ни Галина,
Ничто ему подобного не даст.
Какое там! Ведь в пряности Прованса
Не те, не наши запахи земли,
И так смешно в долинах Иль-де-Франса
Грассируют французские шмели.
…А ты сказала: видимо, поэта
Коснулся Бог, предчувствуя беду;
Ведь не случайна дата – было это
В том самом восемнадцатом году.
История любви
В синеве ленинградских туманов
И в сиренях весенней Москвы
Ты мерещилась мне постоянно,
Но увы, но увы, но увы…
Что ж, бывает, и гроб заколотят,
А не встретишь. Но мне повезло.
Ты однажды сгустилась до плоти
И со мной завязалась узлом.
А потом… А потом развязалась,
Отстранилась, уже не моя,
И растаяла, и показалось:
Всё вернулось на круги своя.
Но не всё. Что-то в мире сместилось,
Что-то выцвело в мире, увы.
Как-то даже сирень изменилась
И туманы – не той синевы.
Вариация на тему Бориса Элконина
Чуть-чуть к огню – снегурочки растают,
А глупенькие бабочки – сгорят.
Вот женщины – огонь предпочитают
Воде и хлебу, совести и раю;
Они в огне мгновенно расцветают,
Кто их зажёг – того благодарят.
Русские в Париже
В Париже не читают Куприна.
Тем паче «Яму». Право, для француза
Она стара, наивна и смешна,
Типична для Советского Союза.
Как? Это старая Россия? Всё равно.
Так пресно, скучно и неэротично;
Речь о борделе – о борделе! – но
Всё чересчур серьёзно и прилично.
В Париже не читают Куприна.
Как? Он живёт в Париже? Вот не знали!
Хотя, пардон, Гражданская война,
Да, русские друг друга убивали.
Ужасно! Эти бомбы и шрапнель…
Куда бежать? В Париж – куда ж ещё-то.
Куприн теперь парижский «рюс вранжель»
И глушит, говорят, вино без счёта.
А Запад знает: деньги любят счёт.
Чтоб выжать всё, впустую не прохлопав,
Копеечку к копеечке кладёт
Великая Мещанская Европа.
И я хвалу Парижу вознесу:
Считать везде и всё, конечно, мудро;
Отсчитывает сдачу вплоть до су
Последняя панельная лахудра.
Ныряй в разгул, пределы просчитав,
Блуди, как бес, но твёрдо помни цены,
Вот перебор – дикарская черта,
А дикари во Франции презренны.
Истратить меньше – больше опьянеть;
Искусной снедью сбережёшь немало.
А русскому – для траты денег снедь:
Он крепость водки понижает салом!
Ещё у них Шмелёв. Ну, азиат!
Всё ностальгирует о квашеной капусте.
Как говорится, ошибиться б рад,
Но он, похоже, не слыхал о Прусте.
Такая дикость! Форменный скандал!
И не стыдится заявлять: не знаю.
А Бунин Пруста просто осмеял –
Мол, как снотворное его употребляю,
Он жизни, мол, не знает… Вот уж нет!
Кто-кто, а Пруст – он очень хваткий в деле:
Всё рассчитал вперёд на много лет
И держит деньги в акциях борделя.
Париж в пандан осеннему дождю
Благоговейно чтит Марселя Пруста,
Но, правду говоря, «Le tempes perdue»
Приносит денег автору не густо.
А вот бордель – беспроигрышный ход!
Уж точно похоти не будет переводу.
Лишь этот бизнес вкладчика спасёт
В эпоху сумасшедших скачек моды.
А что Куприн? Хоть тоненький пакет
Бордельных акций заимел он в «Яме»?
По бахроме на брюках видно – нет.
Эх, русские… Ну что поделать с вами!
Франсуаза Саган
«Немножечко солнца в прохладной воде»…
Я помню, читал эту вещь и балдел.
Давно это было. Тогда я таких
Ещё и не читывал западных книг.
В печали – улыбка, в улыбке – печаль,
Интимная тайна колышет вуаль,
Как след аромата, как будто слегка
Рука парижанки коснулась виска…
Но вот по прошествии нескольких дней
Пытался я вспомнить – и всё, хоть убей! –
Как звали героя и кто он такой…
Постойте, ведь женщина – главный герой?
Как фокус: не помню совсем ничего!
О чём эта книга? О чём? Про кого?
Ах, время запретов, цензурных кликуш –
Сожрёшь с голодухи парижскую чушь.
…Однако потом, через множество лет,
Я понял, что книга оставила след –
Как след аромата, как будто слегка
Рука парижанки коснулась виска.
А может, и замысел в том состоит,
Чтоб напрочь был текст и сюжет позабыт,
Осталось же лишь ощущенье одно,
С каким эту книгу я пил, как вино,
Что даже сейчас, через множество лет,
Ничуть не расплылся оставленный след,
Как след аромата, как будто слегка
Рука парижанки коснулась виска.
«Немножечко солнца в прохладной воде»…
Ну что тут сказать, никого не задев?
Тональность что надо, хорош колорит,
Изящное платье нигде не морщит,
Изящные всюду на нём вензеля.
Какие проблемы? Зачем?! Тру-ля-ля!
Немножечко солнца, немножко воды,
Баланс интеллекта и белиберды…
О да, парижанки умеют писать –
На мелкой водичке в бирюльки играть.
Танго «Магнолия»
Моей коллеге – круглой, круглой дуре
Вертинский абсолютно ни к чему,
А я вот, оказавшись в Сингапуре,
Всё обращаюсь мысленно к нему.
Теперь не слышен крик орангутанга –
Гремит прогресс, природу заглушив,
Но старое тропическое танго
Для русских – сингапурский лейтмотив.
В опаловых и лунных небоскрёбах,
Запястьями и кольцами звеня,
Всю ночь красотки самой высшей пробы
На всех экранах пляшут для меня.
В нейлонно-электронном Сингапуре
Полным-полно роскошных жёлтых шкур;
Чем не подарок аппетитной дуре –
Давай на шкуре, вспомним Сингапур!
И всё-таки бананово-лимонный,
Манящий из неведомых широт,
Вертинским навсегда запечатлённый,
Тот самый Сингапур ещё живёт.
Здесь есть отель, где чопорно и чисто,
И на стене в каминном уголке
Танцует тень Великого Артиста
С трагической магнолией в руке.
Колокольчик
Стихотворение с цитатами из русских поэтов
«Однозвучно гремит колокольчик»;
Представляешь, гремит и гремит,
Хоть, конечно, прогрессом попорчен
Окружающей местности вид,
Хоть, конечно, прогрессом изгажен
Доносящихся звуков набор…
Перепачкан мазутом и сажей
Бесконечный бетонный забор,
И сплошной металлический скрежет,
И горячий химический смрад…
Всё равно ощущения те же,
Что и лет полтораста назад.
Колокольчик о ком? О любимой.
Путь куда? От неё или к ней.
Доберусь ли, судьбою хранимый,
Разобьюсь ли в дыму скоростей?
Спьяну путая старость и юность,
Я плачу за овёс и бензин…
«Неуютная жидкая лунность
И тоска бесконечных равнин».
Колокольчик о чём? Об утратах.
Бесполезны бензин и овёс.
Не вини ямщиков бородатых,
Что никто никого не довёз.
И лихое шофёрское племя
За неверный маршрут не вини.
Их запутали вместе со всеми
Окаянные годы и дни.
И пустыней, не внемлющей Богу,
Надо ехать века и века…
«Колокольчик гремит, а дорога
Предо мной далека… Далека».
Поздравляем Юрия Баранова с 75-летним юбилеем! Крепкого здоровья Вам, дорогой Юрий Константинович, новых книг, новых свершений!