Уже три месяца я находился в кругосветном плавании на парусной яхте «Армения», когда по электронной почте мне на борт прислали неожиданное, если не сказать, радостное для любого писателя письмо. В нём говорилось, что издательство «Художественная литература» приступило к изданию собрания сочинений и что нужно срочно отправить предисловие к первому тому.
Честно говоря, с небольшой группой моих товарищей, находясь в океане, готовясь, кроме всего прочего, к такому ответственному и серьёзному этапу, как огибание южной оконечности Южной Америки, то бишь печально известного мыса Горн, мне, оказывается, придётся ещё действенно подумать о каждом томe собрания сочинений. Я хорошо понимал, что организация такого рода издания – это целая наука. Однако в моём случае речь шла в первую очередь об огромной и особой ответственности не только перед читателями, но и перед самим собой. Казалось, ничего страшного нет во всём этом предприятии, особенно если учесть несказанный авторитет издательства «Художественная литература», о котором, чего скрывать, ещё не так давно мечтал каждый писатель. Но в создавшейся поистине экстремальной ситуации я хорошо понимал, что для меня все сложности будут связаны вовсе не, так сказать, с заочностью сотрудничества с издательством, а совсем с другой, на мой взгляд, непростой проблемой. Вроде бы больших трудностей не должно быть. Практически все работы – как художественные, так и публицистические – были изданы, можно сказать, опробированы, но вот это-то как раз меня и беспокоило. Многие рассказы, повести, очерки, эссе, статьи, путевые заметки, репортажи из экспедиций были изданы в советское время, когда все мы находились в плену у Главлита (госцензуры). А это значит, безбожно резали острые углы, сокращали целые, как правило, принципиальные куски, которые влияли на сюжет и образы героев. Порой, дабы спасти какую-нибудь острую мысль, ради раскрытия которой, собственно, и взялся за работу, приходилось пользоваться спасительными заготовками из классиков марксизма-ленинизма, цитатами, как правило, из материалов последнего съезда партии.
Честно говоря, все вынужденные добавки, все вырезанные слова, простые распространённые предложения, абзацы, а то и целые страницы (речь, конечно, не о редактировании) вызывали невыносимую боль в душе. Конечно, не думаю, что в таких случаях, когда спустя годы, эпохи, можно трусливо позволить себе задним числом убирать всё то, что нынче, мягко выражаясь, не в моде. Нельзя себя оправдывать, что время теперь другое. Хотя не сказал бы, что совсем оно, время, другое. Согласен, наглости и хамства стало больше. Всё тот же набор концепций: субъективные и корпоративные симпатии и антипатии, оценки и анекдоты о лидерах, идеологическая направленность, культ фантастического количества певцов-звёзд, шоуменов и так называемых олигархов. Кстати, нет такого термина. Кто-то взял и бывших советских цеховиков перекрестил в некие олигархи. Есть термин «олигархия» – это режим, при котором политическая власть принадлежит узкой, небольшой группе лиц. Между прочим, эта самая небольшая (по-гречески – олиго) группа может быть соткана не только из богачей, но и из военных. Я не coвcем однозначно воспринимаю понятие «время другое». Скорее, не время – а мы другие. У Евтушенко есть прекрасные строки: «И не рассказывай, мне, брат, что это время виновато, а ты совсем не виноват».
Так что и впрямь это мы бываем другими на том или ином отрезке времени. И за это нельзя никого винить. Ладно, моё поколение было поколением несмышлёнышей. Мне было два года, когда «чёрный ворон» увёз отца навсегда. Мне было десять лет, когда кончилась война. Но ведь в божество вождя веровало немало честных и взрослых людей. И среди них – талантливый и мужественный Леонид Гурунц, который в тридцать седьмом, в двадцать три года, отрёкся от родного отца и потом всю жизнь писал книги, где лейтмотивом проходила фраза «Прости меня, отец!» Так он назвал одну из своих книг.
В отличие от моего друга, земляка карабахца Гурунца, мне, можно сказать, повезло. В марте 1956 года к нам на боевой корабль прибыл морской офицер из политуправления и самолично прочитал вслух доклад Никиты Сергеевича Хрущёва на XX съезде КПСС о преодолении последствий культа личности Сталина. В тот день я вошёл в многомиллионное поколение XX съезда. Многое изменилось с тех пор. Неизменным остался только Главлит, особенно в сусловские времена. А это практически все 60-е и 70-е годы. Именно тогда я бурно печатался в центральных изданиях и бросил якорь нa Цветном бульваре, где находилась «Литературная газета». Нигде, ни в каком издании с сотрудниками Главлита не имели никаких контактов, но зато xoрошo вызубрили перечень закрытых тем, скажем, золотые запасы, наркоманию, демографию хронических алкоголиков и так далее. С годами, можно сказать, мы, по сути, обходились без глубоко засевшего в нас Главлита. Это ужасно тяжёлая работа – суметь довольно остро подать важную тему, ловко обходя стороной тормоза цензуры. Я, конечно, тогда не мог написать книгу («Без права на смерть») о трагической гулаговской судьбе моих родителей.
И теперь я ничего не хотел и не хочу вычёркивать в моих прежних, написанных на протяжении пятидесяти ужасно разных лет текстах. Не признаю тех, которые сами стали «другими» в «другом» времени, при этом в своих книгах иронизируют над своими учителями, не скрывавшими слёз на похоронах Сталина.
Обмануть историю – значит лишиться истории. Я не хотел и не хочу хитрить. Пусть всё останется, как было. По крайней мере хотя бы не искажаешь, не обманываешь само время. Ведь в каждом отдельном случае это был отрезок моего времени, моей жизни, моей биографии. И каждый раз это был я. Или, как говорил любимый мной Мишель Монтень, – «Моя книга – это я сам».