Беседа главного редактора «ЛГ» Максима Замшева с Николаем Дьяконовым состоялась в Луганской Народной Республике. Говорили о ситуации на фронте, казачестве как культурном феномене и социальном институте, историческом аспекте российско-украинского противостояния. Николай Леонидович Дьяконов – заместитель командира Добровольческого штурмового корпуса, верховный атаман Общероссийской общественной организации по развитию казачества «Союз казаков-воинов России и зарубежья».
– Если говорить об СВО, что изменилось в сравнении с 2022 годом с военной и политической точек зрения?
– С политической точки зрения – изменился мир. Для России три года СВО стали периодом очищения. Пришло осознание, кто мы такие, в каком мире живём, розовые очки сняты. Речь не только о правительстве, на котором основное бремя организационных решений. Речь о народе, который пришёл к пониманию – мы не овцы на заклание. Формула, что у России из друзей только её армия и флот, перестала быть чем-то отвлечённым, она обрела реальный смысл.
Что касается непосредственно вооружённых сил, стоит исходить из того, что мощь любой армии – в опыте, а опыт даётся только на полях сражений. Военачальники, которые сегодня планируют операции, офицеры, которые руководят, подразделениями, бойцы на поле боя получили серьёзный опыт. Наша армия научилась воевать.
Невозможно сравнивать учения и реальные боевые действия. Во-первых, это совсем другая, колоссальная мера ответственности. Кроме того, реальные боевые действия вносят коррективы в тактику и стратегию. А ещё раскрывается такое уникальное качество русского солдата, как смекалка. Мы приспосабливаемся к противнику, лучше его понимаем.
Поначалу мы столкнулись с советской военной школой, позже, когда к действиям ВСУ подключились западные инструкторы, у противника возникли новые тактические схемы. Но мы их быстро раскусили и, я считаю, успешно противодействуем. Но и шапкозакидательство мы позволить себе не имеем права. Да, внутренние резервы у России нашлись, но и проблемы остаются, в том числе с боеприпасами. Хотя, в принципе, есть доля истины и в том, что военным всегда не хватает боеприпасов. Потому что, когда идёт наступление, штурмовые действия, любой командир предпочтёт поражение противника шквальным огнём прежде, чем зайдут штурмовые группы, пехота. Тут всё просто: если противника не добил, значит, наши потери возрастут.
Вообще военное дело устроено так, что на любую операцию есть нормативы, в них заложен расход средств поражения, учитывается площадь, которую предполагается занять, и прочие параметры. Не случайно говорят, что война – это математика. И сегодня интенсивность боевых действий выросла, речь идёт о прямом столкновении с противником, и, естественно, правильнее уничтожить его артиллерийскими средствами и тем самым минимизировать потери от прямого контакта.
На начальном этапе СВО большей частью велась артиллерийская война, сейчас процентов восемьдесят наших потерь связаны с беспилотниками. Наступил новый этап развития военной мысли, опробируются новейшие технологии, и потому к СВО прикованы взгляды военспецов со всего мира. На наших глазах происходят революционные изменения в тактике и стратегии, и не будет преувеличением, если я скажу, что русская армия на сегодняшний день в этом отношении новатор.
– Есть такая точка зрения, что в этом конфликте русские воюют с обманутыми русскими. Вы разделяете её?
– Безусловно. И я соглашусь с позицией президента, когда он назвал происходящее гражданской войной. Возьмите, к примеру, Белгород и Харьков и попробуйте найти «десять отличий» – это же одни и те же люди, едва ли не у каждого родственные связи с противоположной стороны границы, разделившей народ в 1991 м.
Действительно, идёт гражданская война. Среди наших противников немало тех, кто обманут извращённой идеологией, есть те, кто взял в руки оружие вынужденно – мы это понимаем. Но наш исторический опыт требует действовать по заветам Суворова: «Человек, любящий своих ближних, человек, ненавидящий войну, должен добить врага, чтобы вслед за одной войной не началась другая». Поэтому мы будем выполнять все поставленные задачи. Осознавая глубину трагедии гражданской войны, когда сын идёт на отца, а брат на брата.
Да, мы понимаем, что кроме непримиримых врагов по ту сторону линии боевого соприкосновения есть те, кто понимает, что у нас общий культурный код и общая история. Но война такое дело, что исторические обстоятельства уходят на второй план, когда ты в окопе и в тебя стреляют. Уже не важна степень культурной и исторической общности, приходится отстреливаться, срабатывает инстинкт самосохранения. И в этом смысле любая гражданская война жестока, очень жестока. И мы в этом отношении заложники ситуации гораздо в большей степени. Потому что, как ни крути, мы – старший брат, а старшему брату априори суждено быть умнее, мудрее. Он и любит, но в то же время подзатыльник даёт. Но сейчас уже подзатыльником не обойдёшься. Вопросы геополитики, как обычно, обернулись реками крови. Но по-другому, к сожалению, не получится. Как мы ни пытались лавировать, искать бескровные пути – ничего не вышло. Слишком заманчивая цель для наших врагов на Западе обозначилась – заставить, чтобы русские убивали русских. Апофеоз геополитического успеха…
– В 2014 м было немало экспертных оценок, в том числе и в нашей газете, что события не могут окончиться присоединением Крыма. Многие считали очевидным, что на Украине будут накачивать население идеологией ненависти к России, будут взращиваться поколения с неонацистскими взглядами, запрограммированные на вражду и реванш. Интересно ваше мнение на этот счёт, учитывая, что вы участвовали и в крымских событиях 2014 года. Считали ли вы тогда, что кроме Крыма стоит двигаться и по другим направлениям?
– Да, я участвовал в крымских событиях, был походным атаманом, под моим началом находилось 600 казаков, терских, сибирских, астраханских, донских. Мы выполняли там определённые задачи, но я не скажу, что это были спонтанные действия. Мы длительное время поддерживали тесные отношения с казаками, проживающими на территории Украины, в рамках той организации, которую я возглавляю. В Крыму до событий 2014 года мы ежегодно проводили акции, мероприятия, приезжали поддержать наших соотечественников, тех, кого называли русскоязычными, кто считал Россию своей родиной. И в Крыму чувствовали эту поддержку, видели работу, которая там была выстроена в рамках культурных форумов, фестивалей, других акций. Наша задача состояла в том, чтобы у сторонников в Крыму не утрачивалось чувство Родины, чтобы не терялась связь с Россией, чтобы наши соратники – казаки могли оказывать сопротивление политике, навязываемой из Киева.
Да, мы надеялись, что Крым станет спусковым крючком, возникнет цепная реакция и события, связанные с самоопределением русскоязычного населения, станут разворачиваться и в других регионах. Тем более что произошедшее на Майдане ясно свидетельствовало – антироссийский маховик запущен.
Новый киевский режим развернул мощнейшую пропаганду, что в полной мере мы ощутили и в 2014 м в Крыму. Помню такой случай. У нас было помещение человек на сто, где после смены на блокпостах собирались казаки для приёма пищи, и там всё время работал телевизор, транслировал украинские каналы. И вот ко мне подходят двое казаков, были они с Кубани, и спрашивают: «Слушай, командир, а мы вообще правильно делаем, что Крым у них забираем?» Я им: «Мы своё забираем, незаконно отнятое… А откуда у вас такие мысли?» А они, оказывается, украинских каналов насмотрелись… Через пару минут мы просто-напросто телевизор этот выбросили, чтоб не разлагал.
Я видел, как эта пропаганда действует, и не сомневаюсь, что методы манипуляции были разработаны заранее, заготовлены пропагандистские клише. Они просчитывали варианты нашего захода в Крым, другие регионы Украины, и многие возможные наши действия блокировали. Нашим противникам удалось успешно разыграть гамбит – пожертвовать в дебюте Крымом, но захватить инициативу по другим важнейшим направлениям. И нам пришлось принимать болезненные решения – Россия ограничилась присоединением Крыма.
Окончание беседы – в следующем номере «ЛГ»