ПОЭЗИЯ 
***
Вечную разлуку не охватишь.
У ворот недосыпает Пётр.
В темноте дитя встаёт с кровати
и к нему по ниточке идёт.
Райский голос, ласковый фонтанчик.
Снятся слёзы падающих вод.
Был он горек, выпитый стаканчик.
Бог увидит и ещё нальёт.
Смертные на чудо уповают,
отрываясь от земли. Она –
тёплая, пахучая, живая –
легче пуха птицы, крепче сна.
В щёлочку заглянешь, замирая,
и лица потом не отвернуть.
Дай нам по чуть-чуть любви и рая,
рая и любви когда-нибудь.
ГЛИНА 
Диковатый привой.
Голубая равнина.
Есть небесная глина
над моей головой.
Там растёт синева
из гончарного круга.
В снежном вихре испуга –
белый иней, трава.
Так же пальцы снуют
над ребром человечьим.
Загорелые плечи.
Потемневший сосуд.
Тот же самый гончар
обжигает и дует.
Сонный ветер целует
новослепленный шар.
Тот же самый божок
покрывается лаком,
и питается мраком
золотой петушок.
Люди сходят в снега
по ступенькам с вершины.
Их из хлеба и глины
сотворила рука.
И неведомо им,
что в пустоты их тела
то ли птичка влетела,
то ли смерть, то ли дым.
***
Лето странное, лето пустое.
Постоянно тревожат дожди,
и деревья, уснувшие стоя,
прижимают кукушек к груди.
«Кукушонок ты мой, кукушонок», –
повторяют во сне тополя.
А под ними лежит пастушонок,
и над ним проплывает земля.
Он пасёт Козерога и Рыбу
в голубом молоке у реки
бесконечно, как прошлое, ибо
мы проснёмся с тобой – старики.
Мы проснёмся у самого рая
под дождём и узнаем тогда,
не кукует ли кто, отмеряя
нашу длинную жизнь без следа.
Мы проснёмся у самого рая
и увидим, как ночью, зимой,
пастушок в молоке погоняет
Козерога и Рыбу домой.
СТРАНИЦА
…meine liebe, непереносим
подстрочник века.
Каких отечеств горче дым
в строке-калеке?
Язык прозрачен, как зима,
без перевода.
Когда опять тебя с ума
сведёт свобода?..
Всё в поиске живёшь, живёшь,
на ладан дышишь,
свою изысканную ложь
жуёшь и пишешь.
Осмотришься – какая тьма,
и жизнь какая
– воистину, вокруг зима
и век икает.
Не поминай его, прости.
Он, словно Голем,
из творческой твоей горсти
ушёл на волю.
Он – прах, и прах произнесён.
Ихор струится.
Смотри, как впитывает всё
одна страница.
Одна страница бытия,
и дальше – пусто.
Там смерть твоя и жизнь твоя
тебя отпустят.
***
Хочу сбежать, хочу сбежать отсюда
туда, где по утрам гремит посудой
моя Тамара, где блаженный сон
прервётся в семь её сухой рукою,
и буду пить из чашки молоко я,
пока растут из полумрака лён
и память – одного земного корня.
Я так мала, мне снятся только кони
и детские качели среди лип.
Лечу, лечу над нашим старым домом
в дыму любви, цветном и невесомом,
под тонкий визг и полусонный всхлип.
Совсем седая, в синем крепдешине,
Тамара говорит о мёртвом сыне
и обо мне, пугливой, словно мать:
«Расти, расти, тянись, моя былинка…
И больше ешь, хвороба, сиротинка,
а то, смотри, чего тут обнимать?..»
И я смеюсь от странного испуга,
отталкиваю воздух, чашку, руки
жалеющие и – в дымящий сад
лечу, лечу, вчерашняя, босая,
и в белый цвет горения врезаясь,
я знаю, знаю – нет пути назад…
***
Из лучших мира этого, из лучших –
на всякий случай призовёт Господь
и в микроскоп, как Левенгук, изучит
крыло, глазок, измученную плоть.
О, бабочка души, лети и падай,
разучивай свой райский новояз
в репейнике, в крапивном пекле ада,
но не смотри из прошлого на нас.
Там время, отведённое на войны,
шагает строем и глотает дым,
там молча издевается конвойный
над смертью и бессмертием твоим.
О, бабочка души, лети и падай,
о каждом плачь, о каждом сквернословь
в руинах зацветающего сада,
обугленная, что моя любовь.
Пусть выпадет в последнее мгновенье
нам нежный трепет тела твоего,
обыкновенное земное зренье –
пройти насквозь, не видя ничего.
ЛИНИЯ ЖИЗНИ
1.
Линия жизни идёт за рукой, извиваясь, –
узкой дороги змея, проглотившая хвост.
Женщина смотрит
и створку окна закрывает.
Семечко яблони ночью пускается в рост.
Утром весна упадёт
лепестком розоватым.
В полдень покатится
яблони глянцевый плод.
Кто его схватит и спрячет
в карман воровато –
ночью проснётся и, в детство впадая,
умрёт.
Пусть оно катится,
яблочко гладкое, миром,
с горки на горку, по тонкой каёмке земель.
Смерть надкусив,
опьянённые пляшут сатиры.
Мягкое сердце,
прерывисто плачет свирель.
Женщина спит и во сне прозревает,
гадая,
что её ждёт и о чём ей поведает сон.
В комнату входит горячая лошадь гнедая,
чтобы уснувшую вынести из дому вон.
2.
Раннее утро. Холодное облако мая.
Лёгкая ноша, чужой расцветающий сон.
Женщина спит и за шею рукой обнимает
лошадь, которая топчет синеющий лён.
Так далеко убежала река голубая,
так широко разошлась она – не осушить.
Спящая тянется, словно ребёнок, губами
и улыбается белому свету души.
3.
Сбитая крепко земля, словно глину и воду
кто-то в одно замесил под небесным огнём,
нежных детей своих носит,
как первые всходы,
и принимает, как павшие, в мире ином.
Ляжет зерно золотое за пазуху лета,
чтобы проснуться
и снова упасть глубоко.
Кормит земля
безымянных хранителей света
чёрным, густым,
горьковатым своим молоком.
Линия жизни
сквозь время идёт от истока –
снова к истоку, и катится плод наливной.
Кто-то купает
в траве лошадей тонконогих
и просыпается в белой сорочке льняной.
ВОЛОГДА