Тот сентябрь был слишком холодный, дождливый и… хотел добавить «нудный», но на неправде споткнулась рука.
Как же нудный, когда тебе двадцать один год, ты поступил в высшее учебное заведение любимого города-героя Минска, и вот тебя послали «на картошку» вместе с незнакомыми пока хлопцами и девчатами…
Какая может быть нудность, если вокруг такая красота – озёрная Витебщина, со своими деревеньками, где хаты не отгораживаются от улицы заборами, со своим особым говорком – «мальцами» вместо «хлопцев» да «приехавши» вместо «приехал», со своими островками бордово-жёлтых нежных берёз и осин прямо посреди картофельного поля, со своим дремучим еловым лесом, в котором под тенью густых лап растут белые грибы, со своим дымком от костра, где в золе печётся самое вкусное на свете лакомство – картошка; со своим, а теперь на месяц и нашим, трактористом Фредькой, местным мудрецом, который знал толк в народных приметах и часто, глядя в небо, уверенно заявлял:
– А не, сегодня дождя не будет! – И всегда, чуть ли не сразу с этими словами начинал накрапывать дождь, который затем постепенно переходил в обложной, на сутки-двое.
Нет, нудным назвать тот сентябрь никак нельзя. Однако то, что был он дождливый и холодный – факт.
Ужинали и завтракали мы «самопасом» – что Бог пошлёт или что хозяева, у которых мы квартировали, отжалеют. Обедали под навесом, за длинном столом, специально для нас сбитым из новеньких досок.
В помещении мастерских, или в «ангаре», как называли его механизаторы, там, где в бетонном полу специальная яма для ремонта техники, вдоль стены было восемь умывальников, с холодной, конечно же, водою. Можно представить, какими мы возвращались с поля: задубелые, злые, мокрые, а главное – грязные. Заскорузлые от липкой, как глина, земли шершавые руки с чёрными «маникюрами» ногтей, такие попробуй отмой, чтобы можно было взяться затем за ложку, за хлеб. А тут на всех, человек на тридцать, не считая механизаторов, один разлезшийся обмылочек, который, если и дождёшься его, не столько уничтожает грязь, сколько, кажется, ещё больше втирает её в кожу. Неприятно! Я подумал, что вот мне хороший шанс выделиться среди своих, а заодно пристыдить местных, показать им, что могли бы ради нас, гостей, позаботиться о таком необходимом предмете гигиены.
Вечером я купил в местном магазинчике восемь кусков мыла, самого дешёвого, «Туалетного», по четырнадцати копеек за штуку, развернул все и положил возле каждого умывальника, и показалось, что мрачный «ангар» будто чуточку посветлел.
К обеду следующего дня ни одного кусочка мыла на месте не оказалось. Гм…
Есть у меня одна то ли хорошая, то ли плохая черта – упрямство. Вечером, к немалому удивлению продавщицы, я приобрёл следующие восемь кусочков. И на следующее утро, перед тем, как идти на поле, забежал в мастерские и снова разложил их аккуратно…
И снова в обед не было ни одного.
Это уже насторожило. Кто из механизаторов настолько бедный? Или это – сознательная акция? Но – зачем? Чтобы не лез со своим уставом в чужой «ангар»?
Не может быть! У людей, у каждого есть элементарный стыд, и он должен пробудиться рано или поздно.
Я начал покупать мыло регулярно, и с таким же завидным постоянством оно исчезало. Был момент, когда у меня на полном серьёзе возникла дурацкая мысль – приносить мыло только в обед, а на ночь уносить. Вот доставил бы им (почему-то представлялось, что «их» много) радости!
Через неделю я подсчитал финансы и задумался. С такими темпами до конца «картошки» мне хватит на одно только мыло. А сигареты? А ребятам, с которыми вместе харчуемся, что давать в складчину? Может, написать маме, чтобы прислала деньги переводом? Объясняя это тем, что необходимо восемь кусков мыла в день? Глупости… Однако и не сдаваться же, не складывать лапки. Думай, голова, шапку куплю!
И голова надумала: четыре кусочка можно поделить пополам. Обломком старой косы я начал разрезать своё «Туалетное» – неразвёрнутое, конечно, – и класть, как скупой армейский старшина, половинки около умывальников.
Тот же самый результат. Мыло исчезало, будто какая дурная корова слизывала его своим дурным языком. И тот же самый вопрос – зачем? Кому надо, чтобы было хуже? Я же не клал отраву, от которой могла появиться на руках короста, – наоборот… Что это? Обычная деревенская дикость? Как в той истории с раками, когда местный химзаводик слил в ближайший пруд ядовитые отходы, и в нём передохло всё живое – кроме раков; они выкарабкались на берег и пошли к соседнему чистому озерцу. Ползли – в жару, цепляясь клешнями за сухую траву, стукаясь друг о друга боками, неуклюжие, колючие, пыхтели, греблись… На беду, их маршрут пересёкся с деревенской улицей. Разглядев процессию, повыбегали стар и млад, сильные и слабые, лупили палками, давили ногами, добивали розгами – и не успокоились, пока не уничтожили «врагов» всех до одного.
Зачем, спросите, было их трогать?
А мыло зачем забирать?
Пошла третья неделя. Я уже четвертовал свои кусочки – последняя крайность, дальше было некуда. Продавщица в магазине ко мне привыкла и, не спрашивая, привычно опускала руку в ящик с мылом. Уж не знаю, что она обо мне думала.
Начинаясь почти как шутка, как безобидное соревнование: кто кого? – мыльная история постепенно для меня перешла в затяжное единоборство, если не в войну – войну здравого смысла с тупостью. Причём всё больше мне стало казаться, что в этой войне с противоположной стороны действуют не живые люди, с руками, ногами и головами, а невидимая злая сила, непобедимость которой в том, что намерения её разгадать не было никакой возможности.
На двадцать пятый день я сдался. Правда, возникла было мысль делить четвертованные кусочки, однако это было бы ещё хуже, чем признать поражение и мысленно пожать противнику его немытую руку.
Это не конец. Тот эпизод оказался лишь прелюдией к моей последующей жизненной «мыльной опере».
Однажды летом на каникулах, в родной деревне, надумал я сделать через нашу узенькую речку мостик, хотя бы из четырёх кладок, а то лежало там всего одно бревно, круглое, вечно скользкое, опасное. Я нарубил в лесу жёрдочек, очистил их, положил, сделал перильца, полюбовался на свою работу, покурил, поплевал в воду и ушёл довольный собой. Назавтра всё было разрушено, сломанные перильца плавали в воде, жёрдочки исчезли бесследно. А на их месте лежала та самая осклизлая колода. Четыре дня я упрямо «наводил» свой мостик (между культурой и дикостью), и каждая попытка кончалась неудачей.
В Могилёве – опять-таки в студенческие годы, на практике, был у нас в общежитии вахтёр, мужчина интеллигентного вида, прилично одетый, с очками на носу и со свежей газетой в руках. Так вот – он никогда не здоровался. На протяжении месяца в каждую его смену я громко желал ему «доброго утра», а в обед «доброго дня». Ни слова в ответ.
Бог ты мой! – только теперь тюкнуло в голову: так ведь и наша писательская работа разве не то же «мыло»?! Отсюда «мыльные оперы», сериалы, «мыльные эпопеи» так далее. «Мылом» называют литературную тягомотину… И как тут не вспомнить бессмертного Лёвина из «Анны Карениной», который, «разглядывая и развёртывая душистый кусочек мыла, промолвил: – Это же произведение искусства!»
Разве мы, мастера пера, не тем занимаемся всю жизнь, как «нарезаем» романы, пьесы, повести, новеллы и кладём их для общего пользования, понятия не имея, кто их забирает, какая от них кому-то польза, в какую бездну они исчезают?..
Сизиф катит в гору камень, тот задерживается на мгновенье – и катится вниз! Сизиф вытирает со лба пот, сползает на «пятой точке» вниз – и всё по-новому…
Минск, 2007