Александр КАБАНОВ
Родился в 1968 году в Херсоне, в настоящее время живёт и работает в Киеве. Главный редактор журнала культурного сопротивления «ШО» и один из основателей украинского слэма. Лауреат Международной премии им. великого князя Юрия Долгорукого (2004), премии журнала «Новый мир» (2005) и премии «Планета Поэта» им. Л.Н. Вышеславского (2007).
Автор семи книг стихов и многочисленных публикаций в газетной и журнальной периодике: «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Континент», «Зарубежные записки», «Арион», «Радуга», «Смена» и др.
***
Мой милый друг! Такая ночь в Крыму,
что я – не сторож сердцу своему.
Рай переполнен. Небеса провисли,
ночую в перевёрнутой арбе,
И если перед сном приходят мысли,
то как заснуть при мысли о тебе?
Такая ночь токайского разлива,
сквозь щели в потолке неторопливо
струится и густеет августев.
Так нежно пахнут звёздные глубины
подмышками твоими голубыми;
Уже, наполовину опустев,
к речной воде, на корточках, с откосов
сползает сад – шершав и абрикосов!
В консервной банке плавает звезда.
О женщина – сожжённое огниво:
так тяжело, так страшно, так счастливо!
И жить всегда – так мало, как всегда.
***
Напой мне, Родина, дамасскими губами
в овраге тёмно-синем о стрижах.
Как сбиты в кровь слова!
Как срезаны мы с вами –
за истину в предложных падежах!
Что истина, когда, не признавая торга,
скрывала от меня и от тебя
слезинки вдохновенья и восторга
спецназовская маска бытия.
Оставь меня в саду на берегу колодца,
за пазухой Господней, в лебеде…
Где жжётся рукопись,
где яростно живётся
на Хлебникове и воде.
***
И когда меня подхватил
бесконечный поток племён,
насадил на копья поверх боевых знамён:
«Вот теперь тебе – далеко видать,
хорошо слыхать,
будешь волком выть
да от крови не просыхать,
а придёт пора подыхать,
на осипшем ветру уснуть,
ты запомни обратный путь…»
И когда я узрел череду пророков
и легион святых,
как сплавляют идолов по Днепру
и мерцают их
годовые кольца, как будто нимбы,
за веком век:
только истина убивает,
а правда плодит калек,
только истина неумолима
и подобна общей беде,
до сих пор живём и плавимся в Золотой Орде.
Ты упрячь меня в самый дальний
и пыльный Google,
этот стих, как чайник,
поставь закипать на уголь,
чтобы он свистел от любви до боли,
и тьмы щепоть
мельхиоровой ложечкой размешал Господь.
И тогда я признаюсь тебе на скифском,
без словаря:
высшей пробы твои засосы, любовь моя.
***
Полусонной, сгоревшею спичкой
пахнет дырочка в нотном листе.
Я открою скрипичной отмычкой
инкерманское алиготе.
Вы услышите клёкот грифона,
и с похмелья привидится вам:
запятую латунь саксофона
афроангел подносит к губам.
Это будет приморский посёлок –
на солдатский обмылок похож.
Это будет поэту под сорок,
это будет прокрустова ложь.
Разминая мучное колено
пэтэушницы из Фермопил…
…помню виолончельное сено,
на котором её полюбил.
Это будет забытое имя
и сольфеджио грубый помол.
Вот – её виноградное вымя
комсомольский значок уколол.
Вот – читаю молчанье о полку,
разрешаю подстричься стрижу,
и в субботу молю кофемолку,
и на сельскую церковь гляжу.
Чья секундная стрелка спешила
приговор принести на хвосте?
Это – я, это – пятка Ахилла,
это – дырочка в нотном листе.
***
Укоряй меня, милая корюшка,
убаюкивай рыбной игрой,
я шатаюсь, набитый до горюшка
золотой стихотворной икрой.
Это стерео, это монахиня,
тишину подсекает сверчок,
золотой поплавок Исаакия,
Сатаны саблезубый крючок.
Дай мне, корюшка, мысли высокие,
говори и молчи надо мной,
заплутал в петербургской осоке я,
перепутал матрас надувной.
Вот насмертка моя путеводная,
вот наживка моя – уголёк,
кушай, корюшка, девочка родная,
улыбнулся и к сердцу привлёк.
***
Будто скороходы исполина,
раздвоилась ночь передо мной
и лоснилась вся от гуталина
в ожиданье щётки обувной.
Что ещё придумать на дорожку:
выкрутить звезду на 200 ватт?
Не играют сапоги в гармошку,
просто в стельку пьяные стоят.
В них живут почётные херсонцы,
в них шумят нечётные дожди,
утром на веранду вносят солнце
с самоварным краником в груди.
***
Крыша этого дома –
пуленепробиваемая солома,
а над ней – голубая глина и розовая земля,
ты вбегаешь на кухню, услышав раскаты грома,
и тебя встречают люди из горного хрусталя.
Дребезжат, касаясь друг друга,
прозрачные лица,
каждой гранью сияют отполированные тела,
старшую женщину зовут Бедная Линза,
потому что всё преувеличивает
и сжигает дотла.
Достаёшь из своих запасов бутылку «Токая»,
и когда они широко открывают рты, –
водишь пальцем по их губам, извлекая
звуки нечеловеческой чистоты.
***
Я тебе из Парижа привёз
деревянную сволочь:
кубик-любик для плотских утех,
там, внутри, – золотые занозы,
и в полночь –
можжевеловый смех.
А снаружи – постельные позы
демонстрируют нам
два смешных человечка,
у которых отсутствует срам
и, похоже, аптечка.
Вот и любят друг друга они,
от восторга к удушью,
постоянно одни и одни,
прорисованы тушью.
Я глазею на них как дурак
и верчу головою,
потому что вот так, и вот так
не расстанусь с тобою.
***
Переводить бумагу на деревья
и прикусить листву:
синхронной тишины языческая школа –
и чем больней, тем ближе к мастерству,
мироточит туннель от дырокола.
Но обездвижен скрепкою щегол,
и к сердцу моему ещё ползёт упорно –
похожий на шмеля обугленный глагол
из вавилонского сбежавший горна.
В какой словарь отправился халдей,
умеющий тысячекратно
переводить могилы на людей
и выводить на солнце пятна?
Всевышний курс у неразменных фраз:
он успевал по букве, по слезинке
выхватывать из погребальных ваз
младенцев в крематорском поединке.
И я твой пепел сохранил в горсти
и убаюкал, будто в колыбели,
и сохнут вёсла, чтоб перевести
на коктебельский и о Коктебеле.
***
А что мы всё о птичках да о птичках? –
фотограф щёлкнет – птички улетят,
давай сушить на бельевых кавычках
утопленных в бессмертии котят.
Темно от самодельного крахмала,
мяуканье, прыжок, ещё прыжок…
А девять жизней – много или мало?
А просто не с чем сравнивать, дружок.
***
Поначалу апрель извлечён из прорех,
из пробоин в небесной котельной,
размножения знак, вычитания грех
и сложения крестик нательный.
Зацветёт Мать и Матика этой земли:
раз-два-три-без-конца-и-без-края,
и над ней загудят молодые шмели,
оцифрованный вальс опыляя.
Калькулятор весны, расставания клей,
канцелярская синяя птица,
потому что любовь – совокупность нолей,
и в твоём животе – единица.
КИЕВ