Почти по Корнею Чуковскому: у меня зазвонил телефон. Звонил молодой… поэт? Сам-то он без лишних сомнений представляется таким образом. Вопрос у него был прямой и конкретный: как выдвинуться на Нобелевскую премию? Я, честно говоря, встал в тупик: коли уж человек считает себя достойным столь высокой награды, бесполезно доказывать ему, что пока его опыты «не тянут» и на самую скромную журнальную публикацию. Это будет разговор глухих. Тем более у него есть друзья и единомышленники, уже увенчавшие его бумажной короной на одной из многочисленных поэтических тусовок.
Мы, между прочим, и не заметили, как сложилось это новое явление, я бы сказал – целый пласт современной культуры. Возможность издать всё, что угодно, были бы деньги (не такие уж в конце концов и большие, если речь идёт о малообъёмном и малотиражном стихотворном сборнике), получила своё естественное продолжение и развитие. Вслед за поэзией явилась и печатная критика. Цитирую из опубликованного сборника рецензий: в стихах N (намеренно воздерживаюсь не только от имён, но и от «прозрачных» инициалов) «безусловно (!) есть гениальное». Но не будем упражняться в остроумии, хоть и велик соблазн, ибо восхваляются порой строки на уровне: «чувства стылые смятым букетом перестали в себе ворошить». Ведь речь идёт в конце концов при всех издержках и оговорках о мощном самодеятельном (в исконном смысле этого слова) народном движении. Устраиваются презентации, мелодекламации, перформансы, шествия, бесконечные конкурсы, заполняются все мыслимые и немыслимые площади и объёмы – музейные залы, кафе, аудитории. И ведь собираются-то люди, что ни говори, не стриптизом наслаждаться, не «балдеть» за бутылкой, а стихи читать, слушать их, говорить о них. К слову тянутся! Причём эти самодеятельные сборища, признаем честно, бывают куда многолюднее, нежели чинные «регулярные» литмероприятия. Как знать, может быть, именно из этой стихии кристаллизуются новые значительные таланты?
Во всяком случае, в становлении молодого поэта Владимира Беляева эта стихия явно сыграла значительную роль. Он блистательный ведущий поэтических конкурсов, турниров, «рингов», проходящих в книжном магазине «Буквоед», – непосредственный, остроумный, находчивый, умеющий говорить с молодой аудиторией на понятном ей языке. И не сразу поверишь, что за всеми этими качествами скрывается поэт, по существу, трагический. Он живёт в Царском Селе, но его малая родина отнюдь не похожа на «город муз» Анненского и Рождественского (Всеволода): «В привокзальном дворе расцветает сирень. Ветер пышную зелень затискал. Делать нечего вечером в Царском Селе. Молодёжь потянулась на диско. Я и сам зажигал под убойный музон, но ценил классицизм и барокко. И ногами не мог обесчестить газон, и скульптуры руками не трогал». Вот он каков, Владимир Беляев: кажется, и по этой растянутой мною «в прозу» цитате можно судить и о его художнической зоркости, и о музыкальном слухе (рифмы!), и о чувстве слова. Он принимает мир таким, каков он есть, пусть и не слишком приветливым. Но в отличие от множества других сознаёт: это его мир, другого не будет, здесь ему жить, трудиться и любить. И печальное поначалу стихотворение о том, что «новый год постарел, неопрятен, рассеян во всём, вдоль заборов и стен понатыканы остовы ёлок», завершает пронзительной лирической концовкой:
Уезжаю. Легко.
Ты меня не возьмёшь на «слабо».
Проживу без тебя…
не денёк и не два – а неделю!
Я не помню, кем был (да и был ли?)
до встречи с тобой…
На словах – распальцованный мачо
и мальчик – на деле.
Стихи Беляева иногда многословны, перегружены ассоциациями, но его творческие перспективы – вне сомнений. Не так давно он был принят в Союз писателей Санкт-Петербурга. Принят, можно сказать, отчасти авансом. Вышедшая затем книжка стихов «Позднее окно» подтвердила: не ошиблись.
Так же точно не ошиблись и в Ольге Хохловой, которая тоже нередко и с успехом ведёт поэтические вечера. Её «Книжка с Картинками для детей и поэтов», элегантно напечатанная на коричневой обёрточной бумаге, появилась совсем недавно. Как и Беляев, которому посвящено одно из стихотворений, Хохлова вся – из сегодняшнего дня. В чём-то даже более продвинута. От знаков препинания окончательно не отказалась, но временами обходится без них, а прописные буквы уже отмела напрочь. Без предрассудков и предвзятостей: с одной стороны, демонстративная раскованность в лексиконе (но, думаю, это подростковое – пройдёт), с другой, в одном из эпиграфов – неожиданный Сурков. Просто захотелось, чтобы кто-то услышал, «как тоскует мой голос живой». А голос действительно живой, искренний, иногда трогательно беззащитный, как в стихотворении «Майское»: «Проснуться маленькою дочкой – смешной, растрёпанной, домашней – по пальцам знать, чего ты хочешь; ещё не знать, как это важно… на спинке стула ждёт одежда, а ты сидишь под одеялом такой же маленькой, как прежде, какой и прежде не бывала… салют, возьми меня на плечи, мне снова не хватает роста. Я буду помнить этот вечер, проснувшись взрослой». Или – ещё трогательнее – обида на жизнь: видите ли, на выходе в мир нам «сказали плывите, но не объяснили, где берег». Старший собрат напомнил молодой поэтессе в разговоре: нашему-то поколению, между прочим, очень настойчиво и даже настоятельно объясняли «где берег» – неужели вам кажется, что нам было легче? «Наверное, всё-таки легче», – ответила поэтесса. И каждый, вероятно, был по-своему прав.
А вот у Татьяны Семёновой, которую тоже недавно приняли в Союз писателей Санкт-Петербурга, поэтические корни иные. На шумных тусовках она не особенно блистала, а выпустила и предъявила свою первую книгу под названием «Автограф» – и стало ясно, что пришёл поэт. Неровный, но самостоятельный, со своим голосом и малой родиной. Какой? Попробую объяснить. Все знают, что в нашем городе есть Нева, Фонтанка, Мойка. А кто знает речку Таракановку? Значительная часть её упрятана ныне в трубу, на этом месте пролегает непривычно кривая для невской столицы улица Циолковского. Этот район – уже не горделивое «Петра творенье», а скорее, пролетарский Питер. Но и здесь – своя поэзия. У Семёновой есть полемическое стихотворение о домашних вышивках, когда-то заклеймённых как атрибут мещанства: «Выброшу без сожаления Горького бюстик и Ленина, С трубкой Хемингуэя Тоже не пожалею, Белку и Стрелку в ракете… Только не выброшу эти Вышивки пятидесятых: Замки, букеты, котята…» Потому что и Горький, и Ленин, и Хемингуэй (любопытная троица, не правда ли?), и всевозможные штампы-эстампы – это всё привнесённое, а мамины вышивки органичны, они хранят живое тепло. Только не следует думать, что мир поэтессы тем и ограничивается:
Я полюблю, что любишь ты.
Вивальди? Я люблю Вивальди.
Цветы? Я выращу цветы
Хоть перед домом на асфальте.
Наперекор календарю
У мраморных рельефов Тибра,
У глиняных дощечек Тигра
Любовь я вымолю твою.
И, наконец, Юлия Жданова с её недавно вышедшей книжкой «Давай поговорим», ещё не принятая в Союз, но, хочется верить, один из ближайших кандидатов на приём, с её редкостной для нашего времени требовательностью к себе, со столь же дефицитной сегодня лаконичностью. В том числе и в стихах о любви:
Я понимаю просто,
без всяких затей:
Жизнь – это чтобы вместе
растить детей,
Просто беречь друг друга,
и все дела!
Что до любви,
то однажды она была.
Здесь, может быть, целый роман, сжатый до максимальной концентрации – четырёх строк. Да и эти вот восемь недаром впечатываются в память:
Когда влюблённый человек
одуревает
От чувств, которые его
обуревают,
Он не желает ни работы, ни учёбы,
Он в раздражении находится –
ещё бы,
Он весь не здесь; нигде –
ни там, ни тут – он дале,
Он только ждёт, чтоб, может,
знак какой подали,
И он тогда осуществит свои права:
Почти нечаянно коснётся рукава!
И пусть эрудиту вспомнится здесь гумилёвское: «и рукав мой кончиком мизинца трогала, повёртывая лист», – подобная перекличка с мастером автору первой книжки не в упрёк, а в честь.
Наши разговоры о литературе ныне всё чаще сбиваются на похоронный тон. Удручают постыдные тиражи классиков. Удручает низкий профессиональный уровень многих публикаций. Удручает падение интереса издателей и книготорговцев к поэзии. Но, мне кажется, именно на поэзию сейчас вся надежда. Она живуча, более того – неистребима. Она может, если придётся, выжить и в пустыне. Именно она более всего способна противостоять торжествующей (казалось бы!) пошлости. Тяготение к Слову – не только выкрикнуть своё, но и услышать соседа – никуда не девалось. В самое последнее время у нас на берегах Невы заявили о себе несколько ярких новых поэтов – я назвал, конечно, не всех. Они уже не сводят запоздалые счёты с прошедшим веком. По крайней мере не это для них главное. У них всё своё: мир, проблемы, язык. Это не может быть случайным.