Анна Долгарева,
поэт, военкор
На Пасху я поздно пришла к ночной службе и места в храме не хватило – пришлось стоять снаружи. Это был храм Александра Невского в Кожухово, не самый известный, не самый удобно расположенный и всё равно вместивший не меньше четырёх сотен причастников. В других церквях было ещё больше. И подумалось: могли ли это представить ещё пять лет назад?
Семьдесят лет советской власти не прошли даром, и религия надолго стала прибежищем пожилых людей. Храмы пустовали, и только редкие пенсионеры захаживали в них на праздники.
Сейчас постепенно, но верно они наполняются. И одна из этих причин, безусловно, связана со специальной – священной – военной операцией, которую ведёт наша страна. СВО – это необходимость, но в то же время – это тяжёлое испытание, которое затронуло многие семьи. Почти у каждого есть родственник или знакомый, подписавший контракт. А это значит, что даже у человека, который никогда не задумывался о религии, в какой-то момент возникнет желание зайти в церковь и поставить свечку за здравие.
Я сама к воцерковлению пришла, когда в 2022 году погиб мой близкий друг. Я молилась за него, и мне хотелось, чтобы мои молитвы были услышаны. А для этого мне самой надо было стать лучше, чем я была. Мне казалось, что молитвы той грешной, редко ходившей в церковь и гадавшей на картах Таро женщины, которой я была, услышаны не будут. И я постаралась измениться, стала ходить на исповедь и причастие. Так к Богу ведёт нас частное. Но ведёт и коллективное бессознательное: общая тень испытания, нависшая над Россией. Если в случае с молитвой за друга или родственника мы понимаем, зачем мы идём в церковь, то здесь мы можем даже не отдавать себе отчёт в этом и всё же искать ответы на свои вопросы.
Нельзя забывать о том, что в последнее время в социальных сетях появилось много священников-миссионеров. Более двухсот тысяч подписчиков в «Телеграме» у отца Павла Островского, более ста тысяч у Андрея Ткачёва, почти сто тысяч у Владислава Берегового. Доступное православие, распространяющееся понятным языком, – это то, что приближает современного человека к Церкви. И, что немаловажно, снижает тревожность перед пресловутой бабушкой, которая «выгонит из храма за то, что не так стоишь».
И, пожалуй, ключевой фактор – это кристаллизировавшаяся в народе русская идентичность. Момент, над которым, опять же, пять лет назад не задумывались многие. Мы поняли, что мы русские. Нет, мы знали это и раньше, но этот факт оставался на задворках сознания – не было необходимости им оперировать. Здесь же мы осознали его не просто умственно, но эмоционально. И причиной этому не только священная военная операция, хотя львиная доля принадлежит именно ей.
Русская идентичность формируется у людей, которые забыли, как быть русскими. Или думали, что забыли. Но генетическая память жива, и православие, как один из базисов этой идентичности, в ней заложено. Семьдесят лет жизни без Христа были интересным опытом постижения новых смыслов, к сожалению, сильно повредившим душу русского народа и приведшим к трагичному надлому в девяностых, когда этих смыслов не осталось. Но на сломавшемся дереве прорастают зелёные ростки. Русская идентичность, русское православие возрождаются.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции