Михаил Фильштейн. Чаша: стихи, переводы, поэмы.
– М.: У Никитских ворот, 2022. – 332 с.
В стихотворении «Возвращаюсь к себе издалёка…» автор книги «Чаша» Михаил Фильштейн сравнивает себя с Одиссеем, плутающим по миру в поисках родной Итаки. К теме возвращения – к подлинному себе, к истокам, к прошлому, к истинным ценностям – поэт на страницах сборника обращается не единожды.
Когда разлука станет адом
И позабуду путь к словам,
Вернусь к заброшенному саду,
К своим пригоркам и лугам.
Основной корпус книги составляют стихотворения, поэтические циклы и несколько поэм. В разделе «Голоса» – переводы из молдавских поэтов Иона Ватаману, Иона Виеру, Георге Водэ, Анатола Гужеля, Василе Левицки, Агнессы Рошки. И в их стихотворениях, включённых в сборник, как и в строках Михаила Фильштейна, словно оживает прошлое, поднимаются пласты истории и культуры, слышится шум тысячелетий.
Гудят над палубой канаты,
Тугие хлопают холсты.
Горячий ветер, дух Эллады,
С холодной вечностью на ты.
Эта строфа из Агнессы Рошки перекликается с упомянутым выше «Возвращаюсь к себе издалёка…». А, например, строки «Из миров, где жизнь былая, / Где мечта казалось близкой, / Рваным пламенем пылая, / Падает звезда на листья» (из Анатола Гужеля) созвучны строкам Михаила Фильштейна:
Прильнув к стволу земного бытия,
Гляжу, как жизнь ликует в колыбели,
Как листья, что над колыбелью пели,
С ветвей слетают, горечь обретя.
Вообще, образ дерева как некоего стержня, символа жизни и роста – один из ключевых образов в книге. Это можно заметить, например, в стихотворении «Как страшно оголились корни!..»:
Душа ещё не отлетела –
Как на ветвях сосна стоит.
Её напруженное тело
Янтарно-жёлтый свет струит.
Кроме вертикали – дерева, соединяющего высь и глубину, в поэтике Михаила Фильштейна присутствует и горизонталь – мотив пути, дороги, странничества, скитаний. Например: «Я в дороге свою догоняю версту. / Вечный странник – что нынче я значу? / Я свою примечаю в зените звезду. / Взор упрямый за облако прячу»; «Эту дорогу молча тори. / Призрачна эта дорога. / Дан ей ветер в поводыри / Кружить над лугом и логом»; «В безропотном мире, как после беды, / Сосредоточены чьи-то следы. / И первопуток, и конь, и поводья, / И захлебнувшийся луг в половодье».
Стоит отметить, что Михаил Фильштейн уверенно использует целый арсенал изобразительно-выразительных средств, которыми владеет виртуозно. Его стихи красочны, метафоричны, объёмны («Я нынче воскрешу забытую картину, / Где солнце, словно мяч, уже летит в окно, / Где ветер со стрехи срывает паутину / И на бегу сучит из прядей волокно»). Всё в них так зримо и убедительно, что, кажется, их можно потрогать, почувствовать, ощутить.
Характерно, что твёрдая форма стиха – сонет – у поэта не производит впечатления чего-то архаичного, мёртвого, застывшего. Она очень органична («Полночный сонет», «Осенний сонет»).
Интересна – композиционно, ритмически, фонетически – поэма «Кисть».
Стук копыт, стук копыт.
Тень кибиток стелют кони.
Обнажённый меч омыт
В медь и киноварь иконы.
В этих строках, как наяву, слышен стук копыт, и веет от них ветром былых времён. Такие стихи – не страницы учебника истории, она в них оживает и, кажется, становится реальнее, чем настоящее время. В «Кисти» поэт не только демонстрирует мастерское владение аллитерацией и ассонансом – содержание ничуть не уступает форме по мощи и глубине. Вот как, например, переосмысляется непростой и извечный вопрос взаимоотношений с высшими силами:
Стал чернец перед иконой – пал у чёрного листа.
Перед ним тускнеет пламя исступлённого лица.
Чёрный гнев в очах высоких беспощаден и велик.
Где же Божеская ласка, просветлённый Божий лик?
Вопросы доверия к миру и выстраивания диалога с Господом Михаил Фильштейн решает в «Чаше», давшей название сборнику:
Кроткий Овен звёздный шорох лижет,
Дремлет в нём безропотная грусть.
Господи, найди звезду поближе –
Я на свет призывный отзовусь.
«Благодарю Тебя, о Боже, / Что счастлив был я целый миг», – в этих строках, кажется, сконцентрирована вся та немыслимая сила, с которой человек может любить каждое бесценное для него мгновение. И, даже оставляя землю, где «Жизнь, что отчаянно прожил, / Нынче живёт без меня», поэт остаётся её частью, прорастая сквозь время («Так ли я радости множил?..»).