Драма из британской жизни в Театре Станиславского и Немировича-Данченко
ЛАКОМСТВО ДЛЯ ГУРМАНА
Сочинение Гаэтано Доницетти «Лючия ди Ламмермур» в особых представлениях не нуждается. Любители оперы знают его едва ли не наизусть, а людям, от музыки далёким, оно как было неинтересно, так и останется, что бы ни писали по его поводу.
Однако я осмелюсь предложить свои размышления о спектакле, поставленном Адольфом Шапиро в «Станиславском и Немировиче», даже тем, кого от классической музыки воротит.
Откуда такая навязчивость? Она исходит из уверенности в том, что данная постановка претендует на нечто большее, чем обязательное, но, признаемся, вполне обыденное на оперных подмостках раскрытие музыкальной драматургии.
Когда режиссёр берётся за постановку известной оперы, то он желает сказать залу что-то новое. Иначе зачем? Ведь «музыку без гарнира» можно слушать и на CD.
Начнём с литературы.
В основу либретто «Лючии ди Ламмермур» положен роман Вальтера Скотта «Ламмермурская невеста». Место действия – Шотландия. Время... Вот с ним непросто. Легенда о сошедшей с ума новобрачной относится к 1659 году. Скотт перенёс сюжет ещё на полвека вперёд. Суммируем. Получается 1709 год.
Обе даты знаменательны не только для Шотландии, но и для всей Британии. Поэтому предисловие закончим историей.
В 1658 году умер Оливер Кромвель, крупнейший деятель английской революции. Жестокий фанатик-пуританин, свирепый военачальник, Кромвель то воевал вместе с шотландцами против короля, то насильственно присоединял Шотландию к Англии.
Гражданская война носила ярко выраженный религиозный характер, оставаясь гражданской, и в Шотландии было достаточно противоборствующих партий. Фон для бытовых драм богатый.
Год 1709-й тоже интересен. На престоле Анна Стюарт. Именно в этом году она подписывает унию с Шотландией. Теперь добровольную, но где уверенность, что все шотландцы были едины в порыве слияния с Англией?
И вот ещё: с 1701 по 1714 г. в Европе идёт война за испанское наследство. Проще – за престол, оставшийся без наследника. Это важно, ибо создатели спектакля сумели соединить на сцене не только два времени (Кромвеля и Анны), но и отметили испанский акцент совершенно британских выразительных средств, потребных для реализации матримониальной и политической драмы Лючии ди Ламмермур.
ЧУТЬ-ЧУТЬ ГРИНУЭЯ
Попытаюсь оттолкнуться от опыта визуальности, пережитого на описываемом спектакле. Потому коснусь трёх-четырёх основных фигур, определивших «картинку» шапировской «Лючии». Назову их имена. Это художник-постановщик Андрис Фрейбергс, художник по костюмам Елена Степанова, почти непременный мастер светоэффектов всея Руси Глеб Фильштинский и распоряжающийся данным людским богатством режиссёр – Адольф Шапиро.
Замечу сразу, что метод, избранный режиссёром для представления истории «ламмермурской невесты», хорош. Музыка Доницетти изысканна, поэтому статичность мизансцен придаёт мелодраме характер концерта бельканто. Что в сочетании с историческим костюмом видится в высшей степени достойным.
Беда в том, что по мере просмотра создаётся впечатление работы над текстом двух совершенно разных художников! Но и этого мало – кажется, что режиссёр не сумел незаметно сшить разнородные картинки.
Начинается по-английски. В стилистике Питера Гринуэя, с прямой цитацией его фильма «Книги Просперо». Очень красиво, но! Выделенный малый «экран» на большом «экране» сцены работал на довольно сложных ассоциациях, когда был пейзажем в окружении «движущейся картинки», но переставал «разговаривать», когда нисходил до уровня чистой конструкции.
Здесь начиналось то, о чём говорили зрители в перерыве: музейность. Чему способствовали аллюзия на картинную раму «гринуэевского» экрана и – особенно – радиатор парового отопления, помещённый подле «картины».
Нет, я не нашёл мотива «музейности» самостоятельно, хотя допускаю, что он мог иметься в виду постановщиком. В моих глазах эта отсылка не сработала, поэтому Гринуэй остался, а вот допустимый «Малевич в квадрате» – нет.
МАЛЕНЕЧКО ДЖЕЙМСОНА
Зато осталось терпкое ощущение Испании. Даже не в том, что колористически некоторые сцены (назову их «синими») отсылают к Эль Греко, а в мужских костюмах и ещё больше – в осанке героев. Здесь шотландская повесть перестаёт быть узконациональной, поскольку нам придётся искать мужские прототипы в портретной живописи XVII–XVIII вв.
Шотландские живописцы того времени – отрасль знаний весьма экзотическая, однако при желании можно найти и их. Например, Джордж Джеймсон. Конечно, годы его жизни (1587–1644) относятся к временам Кромвеля, но ведь я настаиваю на том, что авторам спектакля в Театре Станиславского и Немировича-Данченко удалось обыграть и это время. Время «реальной Лючии»... ну, минус пятнадцать лет.
Обращаюсь к Джеймсону ещё и потому, что в этом случае нет необходимости искать иноземных портретистов: работы указанного автора дают достаточно материала.
Конечно, короткая стрижка и клиновидная бородка Эдгардо Равенсвуда (Алексей Долгов) воскрешают в памяти прежде всего знаменитый образ испанского монарха Фердинанда II (идеально укладывающийся во время Джеймсона: первая половина XVII в.), ещё больше Испании добавляет горгера, но не станем спешить. Во-первых, лица и костюмы Джеймсона если и отличаются от описанного, то только большей длиной волос (что, кстати, можно видеть и на множестве портретов Кромвеля), а во-вторых, аналогом испанской горгеры уже в XVI веке в Англии стал раф – такой же по форме воротник.
А история-то у нас не специфически шотландская, а, как я уже отмечал, общебританская! Что в 1659 году, что на полвека позже, когда куда было Европе без Испании?
В общем, по костюмам – зачёт.
Теперь перейдём от портрета к пейзажу.
НЕМНОЖЕЧКО ТЁРНЕРА
Поразительные по красоте сцены имеют происхождение не в одном Гринуэе.
После смерти малоизвестного Джеймсона Британия ещё восемьдесят три года ждала достойного портретиста, которым стал Томас Гейнсборо, непригодный, впрочем, для «экранизации» оперы Доницетти в версии Шапиро.
Зато пейзажистов Британия дала хотя и немного, но таких, без которых национальное искусство немыслимо. Вот просто: удали из Англии Джозефа Тёрнера, и её история окажется неполной.
Думается, от этого наиболее красивая картина спектакля будто представляет реплику с ранней работы живописца «Рыбаки в море». Ничего, что написана она почти на девяносто лет позже даже перенесённого Вальтером Скоттом времени действия: куда Британии без Тёрнера?
И куда без него Фрейбергсу?
В сочетании с которыми, кстати, Глеб Фильштинский предложил нам идеальное воплощение светоносного духа полотен Джозефа Райта – современника Тёрнера, живописца-волшебника оптических эффектов.
По цвету и свету – пять баллов.
ЩЕПОТКА ТЭННИЭЛА
Путешествие по Англии может быть продолжено во времени до самой Викторианской эпохи. Вернее, творчества того времени, а не реалий жизни.
Тогда как костюмы мужчин в «Лючии» поражают простотой и благородством, женские восхищают пышностью, присущей даже не самой эпохе, а её отражению в творчестве одного знаменитого викторианского мастера.
Речь идёт о Джоне Тэнниэле, иллюстраторе Льюиса Кэрролла: женские одеяния и причёски, созданные Еленой Степановой, вполне уловимо отсылают к сцене королевского крокета, нарисованной Тэнниэлом, к герцогине, укачивающей поросёнка, в общем, откройте академическое издание «Алисы в стране чудес» и убедитесь в справедливости моих слов сами.
Пожалуй, только здесь находит косвенное оправдание музейная отстранённость от материала, даже некоторая ироническая дистанция от романтической истории, которая, предложи её исключительно по Доницетти–Скотту, могла, пожалуй, вызвать оторопь.
И КАПЛЯ ХИЧКОКА
Кровавая драма, исполненная в технике бельканто, вряд ли оказалась бы по душе насмешливому англичанину, но авторы рецензируемого произведения постарались учесть этот факт. Даже «лирика» в виде плывущих в начале и конце по «большому экрану» чаек отсылает не к американцу Ричарду Баху, а к шедевру «Птицы», созданному англичанином Альфредом Хичкоком по рассказу англичанки Дафны дю Морье.
Поклон видеохудожнику – Карине Нейбурге: саспенс есть. Как есть и специально английское в каждом из избранных инструментов.
Надеюсь, мне удалось показать, что предложенная «Лючия» порождает множество внемузыкальных мыслей, без которых можно было бы слушать CD.
Есть недостатки у спектакля? Да, но о них я умолчу, отметив лишь, что режиссёр теряется, когда статика сменяется динамикой, а на сцене оказывается более трёх (включая хор) предметов.
Присутствует главное: чарующее начало, очищающий финал и по крайней мере две выдающиеся мужские работы: названный Долгов и Дмитрий Зуев как лорд Энрико Астон.
Приятного аппетита!