Андрей Привалов
В школе у нас царил культ силы. Ну и на улице, понятно, тоже. В этих условиях каждый выживал как мог. Кто-то занимался боксом, я же валялся на диване с книжкой или склеивал модели самолётов, уповая на свою дипломатическую способность улаживать конфликты переговорами.
– Пацаны! – говорил я, если меня останавливали на дороге хулиганы с улицы Менжинского. – Худой мир лучше доброй ссоры! – И либо получал «в бубен», либо меня отпускали, отобрав десять копеек. В общем, с этим надо было что-то делать.
– Приходи вечером на турник, – сказал как-то мой приятель Кузя. – Портвейном угощу.
Кузя был на год старше меня (ему было почти пятнадцать), и над верхней губой у него уже пробился жёсткий пушок, который он намеренно не сбривал, чтобы казаться взрослее. Жёсткий пушок делал Кузю похожим на барбоса. Но говорить об этом вслух было рискованно.
Отказаться от приглашения на турник было бы нарушением всех правил приличия, и я пошёл.
Турник был устроен на заднем дворе нашей двенадцатиэтажной башни, на детской площадке. Ещё там были лавочка, песочница и качели, завязанные в узел, так что качаться на них было проблематично. На лавочке сидели Кемел, Седой и две девчонки – Оксана и Лена. Лена была совсем ещё мелкая, а за внимание красивой и созревшей Оксаны мальчики уже боролись доступными им способами. Голый по пояс Кузя упражнялся на турнике. На земле стояла бутылка портвейна – одна на всех.
– Привет, Профессор, – сказал Седой.
– Привет, Седой! – сказал я.
Седой сделал резкий выпад растопыренной ладонью в мою сторону, и я так же резко отстранился.
– За испуг – саечку! – крикнул Седой и щёлкнул меня снизу по подбородку согнутым пальцем. Все заржали.
– Кто подтянется десять раз – того поцелую! – пообещала Оксана и почему-то посмотрела на меня. Я покраснел.
– Давай, Дрон, – сказал мне Кузя, – покажи класс!
– Я не в форме, – сказал я, подтянувшись три раза.
Поцелуй достался Кузе, который подтянулся тринадцать раз.
– Слабак, – сказал Седой и подтянулся шестнадцать раз. Оксана, жеманясь и манерничая, поцеловала и его.
– У меня освобождение от физкультуры, – сказал Кемел и налил полстакана портвейна. – Будешь? – спросил он меня.
Я выпил, чтобы казаться мужиком. В голове зашумело.
– А я знаю мальчика из 294-й школы, который подтягивается 28 раз, – сказала Оксана.
– Да ладно врать-то, – сказал Кузя.
Темнело. Бутылку допили и бросили в кусты. Стакан спрятали там же. Все стали расходиться по одному, ссылаясь на какие-то непреодолимые жизненные обстоятельства. В результате мы с Оксаной остались на лавочке вдвоём.
– Проводишь меня? – спросила Оксана.
– Ну… – сказал я, понимая, что деваться, в общем-то, некуда.
После короткой романтической прогулки мы оказались возле подъезда Оксаниного дома.
– А ты симпатичный! – сказала Оксана.
– Ну… – сказал я и покраснел.
Оксана встала на носки, чмокнула меня в щёку и стремительно скрылась в подъезде. В голове у меня зашумело, но не так, как от портвейна.
Анализируя случившееся с точки зрения платоновской этики и его (Платона) учения о гармонизации души, я двинулся домой.
– Эй, сюда иди! – услышал я сзади.
Меня нагнали трое.
– Ты с какой улицы? – спросил крепкий парень в клёшах, у которого не было переднего зуба.
– Со Снежной, – сказал я.
– Десять копеек есть?
– Пацаны! Худой мир лучше доброй ссоры! – процитировал я спасительного Цицерона. – Любовь, комсомол и весна!
Троица на мгновение зависла. Воспользовавшись этим, я включил пятую передачу.
Спустя пять минут я обнаружил, что за мной никто не гонится. «С этим надо что-то делать, – решил я, заходя в прохладную темноту подъезда родного дома. – Завтра снова пойду на турник».