Когда началась война, Иван Семёнович Козловский и Максим Дормидонтович Михайлов сменили прославленную сцену Большого театра на наскоро сколоченные из брёвен помосты в прифронтовых лесах. Но бывало так, что приходилось петь прямо в окопах, на передовой.
Иван Семёнович часто рассказывал о том, как ему и его коллегам во время войны доводилось выступать в самых, казалось бы, неподходящих условиях. Буквально в первые же дни войны коллектив Большого театра на общем собрании принял решение о создании мобильных концертных бригад, которые выступали бы на призывных пунктах, в военкоматах и госпиталях. В середине октября 1941 года из-за быстрого наступления немецких войск правительство начало срочную эвакуацию. Большой театр был отправлен в Куйбышев. По признанию Ивана Семёновича, в городе стояла жуткая звенящая тишина, переносить которую было страшнее, чем гул канонады или вой немецких бомбардировщиков, сбрасывавших свой смертоносный груз на Москву. Тишина казалась неестественной, ведь все знали, что идёт война, хотя и понимали, что идёт она за тысячи километров отсюда. И эта оторванность не давала покоя. Наконец Иван Семёнович вместе со своим другом Максимом Дормидонтовичем Михайловым решили вернуться в Москву. Прямо с вокзала они отправились в театр. Известно, что фюрер был совершенно уверен: Москва падёт, и решил отпраздновать это событие в Большом театре. На 7 ноября были даже отпечатаны билеты-приглашения. Но жизнь распорядилась иначе. 6 ноября на станции метро «Маяковская» состоялось совсем другое торжество. На концерте, который заключал торжественное собрание по случаю 24-й годовщины Октябрьской революции, Максим Михайлов исполнил арию Ивана Сусанина «Чуют правду», которую все, кто был в зале, восприняли как призыв к борьбе с врагами. Козловский спел песенку герцога из оперы «Риголетто», а затем дуэтом с Михайловым сначала русскую народную «Яр-хмель», а затем романс композитора Вильбоа на стихи Языкова «Моряки». Не успел ещё стихнуть аккомпанемент, как раздались аплодисменты. У всех было одно чувство: мы будем защищать Родину, защищать любимую столицу до последнего вздоха и обязательно победим. Иван Семёнович любил повторять, что это был один из самых счастливых моментов в его жизни.
Конечно, петь прославленным солистам Большого театра приходилось не только в правительственных концертах, но и на передовой. Максим Михайлов рассказывал Козловскому такой случай. Осень, дождик накрапывает, солдаты сидят в окопах в ожидании команды «В атаку!». Обычное короткое затишье между боями. И вдруг один из солдат замечает, как по окопу ползут двое, причём у одного на спине огромный горб. Когда он подполз ближе, оказалось, что это никакой не горб, а бережно укутанный брезентом… баян. До войны этот молодой человек был скрипачом и играл в оркестре Большого театра. Но скрипка – инструмент нежный, условия, максимально приближённые к боевым, ей противопоказаны. Вот он и научился играть на баяне. И в нескольких метрах от линии фронта разнеслось тревожное «В мой горький час, в мой страшный час, ты укрепи меня». Сусанин был любимой партией Михайлова. И всем – и бойцам в намокших плащ-палатках, и прославленному певцу – казалось, что эти слова рождаются вот прямо сейчас, а не написаны полтора столетия назад для великой оперы великого композитора. «Иван Сусанин» в Великую Отечественную был таким же оружием, как танк или пулемёт.
А вот случай, произошедший с самим Козловским. Иван Семёнович даже дату запомнил – 23 августа 1943 года. Он вместе с другими артистами летел в Харьков. Погода плохая, самолёт болтает, да и вражеские истребители могут нагрянуть в любую минуту. И тут второй пилот выходит из кабины и машет Козловскому, чтобы тот подошёл к нему. Иван Семёнович подумал, что что-то случилось и лететь дальше нельзя, а ведь он с товарищами должен был выступать на концерте в честь освобождения Харькова. Но оказалось, что пилоты позвали его, чтобы артист услышал… самого себя. По радио передавали украинскую народную песню «Солнце низенько, вечiр близенько». От неожиданности Иван Семёнович даже несколько растерялся, так непривычно было ему слышать собственный голос в такой, прямо скажем, неконцертной обстановке. А пилот, заметив его смущение, сказал: «Вот на ваш голос мы и летим, он у нас вместо маяка!»