Юрий Шмелёв. Страна Миления: новые стихи, избранные баллады, избранные поэмы, из лирики И.В. Гёте (перевод с немецкого). – М.: Издательство «У Никитских ворот», 2020. – 560 с.: ил.
Такие книги, как «Страна Миления» Юрия Шмелёва, надо читать с первой до последней страницы, пить их залпом, чуть задыхаясь от насыщенности вкуса.
Отчётливая исповедальность этой книги плотно связана с объёмом личности поэта. Он увлекает своими мыслями и образами так, что постепенно не только солидаризируешься с ним, но и проецируешь описанные им переживания на свою жизнь. Не это ли главная, привлекающая читательский интерес черта поэзии?
В первой части книги помещены стихи 2017–2019 годов. То самое «здесь и сейчас», которого так ждут издатели. Но ждут они этого чаще всего от прозы, не понимая, что настоящая жизнь и настоящая актуальность в сердце поэта рождается куда более достоверной и искренней, чем в социализированных романах и повестях.
Я стихи пишу –
и тобой дышу.
Я дрова колю –
и тебя люблю.
Я чайку хлебну –
да пойду наверх…
Я тебя одну полюбил навек.
Выбор первого стихотворения важен неимоверно. И Шмелёв, полагаю, совершенно осознанно открывает книгу этим текстом. В нём его кредо, замешенное на чрезвычайной требовательности к себе, на аскетизме средств, на предельном кларизме мыслей. А рифма «навек – наверх» говорит о том, что поэт не собирается замыкаться в каноне, поле его поисков – звукопись, Мекка его экспериментов – виртуозная звуковая структура русского языка.
Поэт открывает читателям самые сокровенные уголки своей натуры. Он мечтатель, он видит сквозь призму поэтичности всё его окружающее, и этот мир, существуя в его воображении, способен перевесить любую реальность:
Словно ветер по спине –
то ли взором,
то ль укором, –
будто ты штурмуешь горы,
я же – где-то в стороне…
На неведомой волне
ты плывёшь по коридору –
и, быть может,
в эту пору
вспоминаешь обо мне.
Здесь помимо впечатляющей лирической эмоции есть ещё редкая плавность, по строкам словно скользишь, легко и беззаботно, наслаждаясь тем, что ведом поэтом. «Поэт – издалека заводит речь», – писала Цветаева. Это почти аксиома для поэта, почти обязательное начало, а вот уже кого она куда приведёт – вопрос личный. Шмелёва речь привела к тому, что для него первенство красоты, необходимость осмысления мира через искусство очевидны. Он идёт по своему поэтическому пути с гордо поднятой головой и смело меняет жанровые и тематические ракурсы. Близость вечности всегда действует завораживающе. Но только в стихах можно к ней приблизиться больше, чем она позволяет в обычной жизни:
Вот и всё.
Закончены дела,
на земле к которым привыкал.
Конь мой, закусивши удила,
замер
в ожидании прыжка.
Очень интересный и нетривиальный образ. Здесь есть словно скрытый диалог с Высоцким. Но у Высоцкого привередливые кони слишком быстры, слишком тяжела их тряска на пути в бессмертие, а у Шмелёва они собраны, несуетливы, и вся их стать – это подготовка к прыжку. Здесь много и от восточной философии, и просто от цельности и значимости образа.
Корневая образность Шмелёва, бесспорно, из русской классики. Он дышит девятнадцатым веком, считая, что только этот воздух целителен, а всё, что потом, имеет смысл вдыхать, только если лёгкие твои здоровы, – взросло на подлинном русском слове. Иногда что-то в Шмелёве напоминает стоическую поэтичность Тютчева:
Закончен труд.
Созвучья улеглись,
укрывшись
букв лоскутным одеялом;
и если сердцу
был ты верен в малом,
то будь спокоен:
строчки – удались.
И это не какое-то подражательство. Это великая сила традиции, ведь наша поэзия, поставив солнценосного Пушкина на пьедестал и бесконечно восхищаясь им, всё же шла от Тютчева. «Молчи, скрывайся и таи». В этом нет желания спрятать, в этом есть желание сохранить. И всю суть человечества, весь его смысл, красоту и боль Шмелёв, подобно своим великим учителям, культивирует в себе и сохраняет наперекор мировой энтропии, первенству корысти, ханжеству.
Шмелёв не корчит из себя демиурга. Хотя для поэзии это не всегда плохо как приём. Но Шмелёв далёк от постмодернистских мантр, когда приём любим больше героя, хотя бы и лирического. Ему важно добиться абсолютного проникновения своего слова к читателю, все стены искусственности и условности должны быть разрушены. А как их разрушить при позёрстве? Шмёлев позам чужд, он скорее смотрит на себя и своего героя с высоты саморефлексии и самоиронии:
То ли по чудачествам
сохнет сердце;
то ли совесть дивная
прочиталась;
то ли, как фантазия, –
сон из детства.
Только мне привиделось –
примечталось…
Обратите внимание в этом стихотворении на ритм. Здесь великолепный паузник, роднящий стих с бескрайней русской песней, где стремление нести мелодию часто преобладает над формой. Вот и Шмелёв здесь углубляется в чистые воды поэтического и музыкального такта. И не хочется выходить из этого магнетического заклинания:
И звезда футбола –
недавний подросток,
в первый раз замеченный
в сборной России,
словом грубоватым ответивший взрослым, –
им в глаза заглядывал,
чтобы простили.
Пострадав немало от резкого тона
(провожал вчера ещё до её подъезда), –
мчит ей розы алые
через все кордоны
парень, утешающий
свою невесту.
Всё это пишется для людей, чтобы люди поняли, какими их видит поэт, и никогда не отчаивались.
Для понимания творчества Шмелёва очень важно ознакомиться с его балладами. В книге «Страна Миления» их помещено несколько. Жанр баллады, пришедший к нам из романтической поэзии и достигший в русской словесности самых ярких высот у Жуковского, кому-то может показаться чуть архаичным, неактуальным. Но Шмелёв своими балладами развеивает этот миф.
В согласье
с пылкою мечтой
моей судьбы
летели годы.
Любая степень несвободы
претила нраву моему.
Я жил у времени в плену.
Но было Господу
угодно
скользнуть далёким
тайным Зовом
по непокорному уму.
Сверкнула истина вдали –
и сквозь громóвое далёко
не обещали
путь нелёгкий
небесных свитков письмена;
и, совершая дар Любви
теплом Всевидящего Ока,
Творец посеял в душу мне
бессмертной жизни имена.
Вот начало «Баллады о пережитом». Присмотритесь, как здесь Шмелёв разбивает тягу к симметрии в силлаботонике за счёт добавления повествовательного элемента. Эта баллада – не просто набор сведений о прожитом, это тонкий анализ того, на чём строятся человеческие искания, какие впечатления становятся важными. Манера изложения настраивает на возвышенный тон, и это себя оправдывает. Многие взятые у Лермонтова ходы по-иному подсвечены за счёт современной лексической работы.
Другие баллады написаны с таким же мастерством. Понятно, почему автор их помещает вместе. Они не отдельны, все дополняют друг друга, создают общее смысловое напряжение. Высокий тон ни в коем случае не ведёт к морализаторству, а только подчёркивает цену жизни во всей пассионарности человека.
Отдохните, друзья.
Прекратите свою перебранку.
Лучше песню нам спеть,
дожидаясь рассветной поры.
Всем спокойного сна.
Нам придётся вставать спозаранку,
чтобы в полдень успеть
подобраться к подножью горы.
О поэмах и переводах Шмелёва можно писать целые диссертации. Шмелёв не впадает в своих объёмных поэтических текстах в ересь снижения образности ради повествовательности. Напротив, он мыслит сюжет как нечто совсем иное, как последовательность образных изменений, вязание поэтических узлов и развязывание семантических интриг. Переводы же – это лакомство для настоящих гурманов. Говорится, что в прозе переводчик – раб, в поэзии – соперник. Шмелёв ни с кем не соперничает, он проникает в ткань текста Гетё так, что на русском языке вполне вправе претендовать на соавторство. Читайте эту книгу, наслаждайтесь ею и, конечно же, когда закончите – начните перечитывать снова.