Не знал А. Межиров, что читательский интерес к поэзии трагически упадёт, хотя был убеждён, что во все времена читатель – величина постоянная, говорил, что истинных читателей всегда немного, как мало и настоящих поэтов. Предложенное им название книги вдруг стало горчайшим предвидением: неожиданно «на всякий случай» оказалась и поэзия...
Он мучительно наблюдал и остро переживал процесс торжества над подлинной культурой «окон телевизорной Европы»:
И горит, горит, хоть волком вой,
За твоими стёклами, Спиноза,
В окнах, запотелых от мороза,
Свет последней стадии склероза –
Дармовой культуры мировой.
С болью сознавал, к каким последствиям ведёт эта «культура», полученная задарма. «Коллективно вышли на эстраду, / Натянув последнюю струну», – написал он в стихотворении «Поздний Рим периода упадка...», улавливая «муторное и тяжкое» «затмение души». Недаром Станислав Лесневский, преданный высоким культурным традициям литературовед, издатель и главный редактор серии «СТО стихотворений», на вечере в Большом зале ЦДЛ к 90-летнему юбилею поэта закончил своё выступление словами вдохновенно-отчаянного, полного веры призыва: «Давайте поклянёмся Александру Межирову, что мы будем беречь достоинство русского слова, достоинство русской речи, достоинство нашей великой Родины!»
И вот первая книга А. Межирова, вышедшая после его кончины в упомянутой серии.
Как-то, разговаривая в Нью-Йорке с прозаиком Львом Наврозовым, который перевёл на английский практически непереводимое, выдающееся стихотворение А. Межирова «Я начал стареть, когда мне исполнилось сорок четыре...», я спросила, как он выбрал из многих именно это. Пораженье своё, преждевременное постаренье / Полюбил... Упоительно-тусклый тон речи. Завораживающая монотонность интонации. Великая идея смирения.
– Обычно я читаю стихотворений 50, – пояснил Л. Наврозов, – отбираю из них 30. Из 30 – 10. Из 10 – одно.
Я вспомнила об этом, когда составляла сборник.
В прежние времена процесс сдачи рукописей книг Межирова в издательства происходил так: кипу стихотворений, написанных им от руки, я отвозила его постоянной машинистке, в скором времени забирала напечатанное, и дома он очень бегло просматривал страницы, почти не вычитывая текст, – мог себе это позволить: машинистка была высокого класса, как и редакторы, и наборщики в издательствах и типографиях. К тому же он никогда не составлял своих сборников. Как сам говорил – просто сваливал груду стихотворений на редакторский стол и больше к ним не прикасался, доверяя всё отделу поэзии.
У А. Межирова были разные периоды творчества, последний из них – 17-летний американский, когда он стал писать по-иному, как считают, ещё сильнее, сжато-пронзительно:
И только чувствую, что всё,
Что было прежде, – не годится.
Период, как у Пикассо,
Другого колера страница.
Ряд ранних его стихотворений по большому счёту – «повторимы», кроме лучших того периода, которые я и отобрала для книги. Позднее стихи его стали резко своеобычными и не могли быть повторены ни им самим, никем другим. Поэтику этих стихотворений невозможно перенять – настолько она не уступающая своих индивидуальных позиций, ускользающая от копирования. Я сделала сильный акцент в книге на них. Такие стихи, как, например, «Любая вещь в квартире это – ты...», «Я по утрам ищу твои следы...» и подобные им – конечно, пластичны и совершенны. Но они, при всей их сразу запоминающейся мелодичности, совсем не то, что сделало А. Межирова поэтом значительного ряда. Сказанное о себе: «мне подражать легко, мой стих расхожий...» – скорее метафора.
А вся «неуверенность» в своих стихах в последние годы жизни, о которой писали, была необычайной строгостью к себе. Но отчасти и игрой, которую он так любил в жизни, преображая ею будни во вторую реальность, ту, что высоко ценил в искусстве, считая её неотъемлемой особенностью всякого подлинного художественного произведения.
PS. Заместитель командира стрелковой роты Александр Межиров защищал Ленинград на Западном и Ленинградском фронтах, в Синявинских болотах.