В конце прошлого и в начале этого века судьба нанесла по посмертной славе и имени Владимира Набокова несколько беспощадных ударов. Парижский писатель Анатолий Ливри, философ и обладатель чёрного пояса карате, давно вступил в духовное противоборство с Дмитрием Владимировичем, сыном писателя. На аукцион выставляется коллекция набоковских бабочек. Из забытья начала ХХ века выплывает уже никому не известная новелла «Лолита», написанная… профашистским журналистом и членом гитлеровской партии, идентичная по сюжету с американской «Лолитой». И наконец, как завершение фарса набоковской жизни, разыгрывается распродажа последних страниц наследия писателя. Именно тех, которые его жена Вера должна была предать огню после смерти классика.
Тридцать два года пролежали в сейфе карточки, на которых рукой Набокова были начертаны фрагменты его незаконченного романа «Лаура и её оригинал». Скорее даже, не фрагменты романа, а начальные фразы, несвязные черновые наброски невоплощённого замысла. По ним можно понять, что Набоков пошёл в своих набросках по собственным же следам: преувеличенное внимание к эротическим забавам юности, супружеская измена и т.д. и т.п. Как пересказать ненаписанное?! В данном случае мы имеем идеальный, говоря красиво, симулякр: некую копию при полном отсутствии оригинала.
Тридцать два года парилась рукопись в семейном сейфе.
И вот более чем тридцатилетнее ожидание завершилось большой распродажей.
В предисловии к изданным в нарушение воли покойного карточкам Дмитрий Владимирович (сын Набокова) обращается сам к себе:
«Но всё-таки, г-н Набоков, почему вы на самом деле решили напечатать Лауру?» Что же сказать? Я добрый малый, и потому, видя, что люди со всего света без церемоний зовут меня по имени, сострадая «Дмитрию и его диллеме», я решил сделать доброе дело и облегчить их страдания».
Вы только почувствуйте, каков «добрый малый»! Он облегчил страдания людей со всего света, и не только провёл мировую премьеру ненаписанной книги не то на четырёх, не то на пяти языках, но и выставил на продажу 138 карточек с практически ненаписанным текстом размером 9 на 12 сантиметров, расчерченных двенадцатью бледно-синими линейками с красной верхней строкой. На таких библиотечных оксфордских карточках «Набоков записывал и переписывал свои романы начиная с Лолиты». Именно эта стопка карточек была предназначена писателем к сожжению. Именно эту стопку «добрый малый» Дмитрий Владимирович выставил на аукцион «Кристи» с начальной ценой 400 тысяч долларов.
Все эти пассы в сущности стали общественным сожжением не только ненаписанного романа, но и отчасти посмертной репутации русско-американского прозаика. Трудно серьёзно читать эти свидетельства творческого бессилия некогда мощного литератора: «Я знал, что от моих ног дурно пахнет, несмотря на каждодневные ванны, но это зловоние было из ряда вон».
Три с лишним десятилетия добрый малый (сын) боролся с искушением нарушить волю отца. И благополучно преодолел запрет на публикацию. Причём все его чисто человеческие мотивы понятны, не стоило оправдываться. Попытка оправдания как раз и вносит в эту историю нечто некорректное, этически не имеющее оправдания. Твоё наследство, хочешь денег – да ради бога! Не жалко. Как говорится, деньги не пахнут.
Дурно пахнет, на моё обоняние, вся эта неумеренная шумиха вокруг отсутствующего оригинала.
И всё же технологии продажи мировых аукционов на этот раз сработали только частично. За стопку карточек анонимный покупатель предложил, по меркам читателей, немало – 280 тысяч долларов. Это куда меньше, чем стоит сегодня какой-нибудь случайный набросок на ресторанной салфетке рукой художников начала ХХ века. И добрый малый, чтобы не усугублять страданий «людей со всего света», снял с аукциона рукопись ненаписанного романа.
Более того, знаменитый «Нью-Йоркер» отказался от публикации набросков, так как, по сообщениям мировой печати, текст оказался недостойным появления на его страницах. Естественно, откликнулся «Плейбой», в котором Набоков печатался ранее. И вообще основатель и хозяин «Плейбоя» просто любит писателя Набокова, и его пристрастие прозрачно и объяснимо. Редактор литературного отдела журнала сделала зявление: «Я счастлива сообщить, что мы никогда раньше не платили так много за публикацию литературных произведений на наших страницах».
Русский «соавтор» книги в высшей степени глубокоуважаемый профессор-переводчик Барабтарло в послесловии, которое чуть ли не длиннее самого «романа», объясняет особенности авторского стиля и также рассказывает о своём соучастии в создании черновика ненаписанной книги. Иными словами, как произвольно перемещались нумерованные карточки с целью придать отрывочным записям хоть какую-то стройность.
Однако Владимир Набоков, несмотря на своё патологическое пристрастие к «зловонию» от нарывов на пальцах ног недописанного героя, дураком никогда не был. Он прекрасно понимал, что эти наброски нуждаются в очищении огнём, а не в долговременном хранении в сейфе. Он недвусмысленно выразил своё пожелание. И вот перед нами свидетельство творческой немощи некогда могучего и своеобразного гения.
А теперь представим, что «люди со всего света» собрались на какой-нибудь швейцарской лужайке с целью предать огню испещрённые рукой писателя карточки. Или, чтобы, не дай бог, не омрачить пеплом и гарью великолепие хорошо подстриженного пейзажа, в арендованном зале с камином, в котором горит бледный дневной огонь. И вот «добрый малый», исполняя завещание отца, скорбно предаёт огню одну за другой карточки с ненаписанным романом. У свидетелей замирает дыхание. Никто не знает, что написано на карточках. Согласно завещанию классика не осталось ни ксероксов, ни фотокопий. В дымоход уносятся хлопья пепла неведомого шедевра.
И знаете что? В эти минуты началась бы жизнь великолепного мифа, и в истории литературы навечно осталась бы Великая Тайна Последнего Романа Набокова. Предполагаю, что именно в этом был смысл набоковского завещания. Эта тайна могла упрочить посмертную славу писателя. Оригинал Набокова остался бы незамутнён посмертным торгом.
Вот только всё вышло по-нашему: хотели как лучше, а получилось как всегда.