Есть два способа удлинить жизнь. Первый – идти вперёд, как можно дальше отодвигая финал. И второй способ – включить ретроскоп и снова увидеть прошедшую жизнь. В эту сторону, кажется, можно двигаться бесконечно.
Самым первым литературным начальником, которого я увидел вблизи, был всемогущий Александр Прокофьев. Все его звали Прокоп. И это звучало грозно. Даже смелый, независимый Виктор Конецкий вспоминал о Прокопе с восхищением – особенно когда изменились времена и новые руководители не обладали уже той силой. «Эх! – говорил Виктор Викторович. – Прокопа бы вам сейчас! Да он в любой кабинет дверь ногой открывал, да так, что все эти секретутки, что пытались его не пускать, кувырком летели!» Однажды он так спас Ахматову, которую во времена её опалы пытались выселить. Ворвался он в Смольный и так поговорил там с ретивыми чиновниками, что те прижали уши. И Ахматову не выселили.
Я видел его один-единственный раз, поскольку с начальством контачить тогда не стремился. И в Дом писателей я зашёл с надеждой поесть: вдруг кто-то из друзей тратит там гонорар? Увидел возбуждённую толпу в ресторане и понял: какой-то праздник, отмечается какое-то радостное событие. Немедленно примкнуть! Лишь за одним столом была тишина. Но тишина грозная. Толстый низкорослый Прокофьев, ещё час назад всемогущий Прокоп, сидел набычась. Точнее сказать – «накабанясь». С огромной головой, налитой кровью, с белёсой щетиной, тяжёлым взглядом исподлобья, он больше всего походил именно на разъярённого, затравленного собаками кабана. Время от времени он своей огромной бордовой лапой брал графинчик, казавшийся в его пальцах крошечным, и наливал в крохотные рюмочки – себе и сидящему перед ним верному другу и оруженосцу Толе Чепурову, представлявшему из себя несколько смягчённую копию Прокопа, только в круглых интеллигентных очках. Чувствовалось, что то был не первый и даже не третий графинчик на их столе. И я понял: Прокопа свергли!
Конечно, наломал он немало. «Порубал» уже многих писателей, как врагов. «Своими» их уже не считал. Да и те не считали уже его своим. Но всё же он был когда-то хорошим поэтом, и потом именно благодаря ему держался престиж Союза писателей среди начальства, которое побаивалось его.
Никто не подошёл к их столу. А ведь в зале пировали и его бывшие друзья!
После нескольких лет свистопляски в кресло начальника писателей надолго сел Чепуров. Писатели, уже слегка вкусившие воли, переходящей в хаос, оценили его. Он имел связи – почти как Прокофьев, и был к тому же со всеми дружелюбен, внимателен. Не было в нём звериного прокофьевского рыка, того гонора – но он делал что было нужно. А делалось тогда немало. Календарь писательской жизни был плотно забит – конференции, юбилеи, всяческие «декады». При этом Чепуров никогда не использовал служебного положения для того, чтобы делать из себя классика. «Я понимаю, я поэт средний», – говорил он. И эта скромность, притом что стихи его были вполне человеческие, делала его обаятельным.
Но не всё начальство было таким. Оказавшись однажды на книжной базе в Москве, я с изумлением увидел на стеллажах чуть ли не километры «секретарской» и «лауреат- ской» литературы. Миллионные тиражи – и соответствующие гонорары. Шеститомные эпопеи, переиздающиеся не раз. Такая практика: раз начальник – значит, классик – привела к результатам печальным. А иногда даже смешным. Нас называли поколением насмешников, разрушивших систему, – но разве можно было без смеха воспринимать то, что творилось?
Однажды я шёл в Комарово по пляжу и вдруг увидел, как группа моих приятелей, сидя у воды, безумно хохочет и один из них читает вслух толстую книгу современного классика, лауреата. Разве можно смеяться на таком уровне? Увы!
Героем романа был партийный секретарь из «медвежьего угла» дальней Сибири, такой крепкий, видный мужик, в которого сразу влюбилась красавица-герцогиня, стоило ему оказаться в Италии в составе делегации. Ну, а в кого ей ещё влюбиться, посудите сами? Была замужем за герцогом- хлюпиком, но, естественно, разочаровалась. И вот, увидев нашего героя-крепыша, забыв о приличиях высшего света, она сразу же стала ластиться к нему.
– Скажите, из какой ткани ваш костюм? Вы шили его в Париже или в Нью- Йорке?
– Нет! – рявкнул он, по-медвежьи. – Костюм сшит из ткани нашей районной ткацкой фаб- рики!
Так и надо обходиться с этими герцогинями. «Не замай!» Но она – может, именно из-за горделивости нашего героя – окончательно потеряла голову и устремилась за ним в Сибирь с малолетним сынком от нелюбимого ею мужа-герцога... Никакая это не пародия, типичный лауреатский роман! В Сибири она упорно следовала за своим «медведем», как она любовно называла его, по всяческим заимкам, падям и запаням, не отставая ни на шаг, всё ещё надеясь на женское счастье. Сначала она умоляла жениться на ней, суля миллионы, потом соглашалась принадлежать ему и так (сынок её, кстати, тоже был без ума от нашего богатыря). Потом она уже предлагала ему миллионы без себя, с обещанием, что она скроется и больше не появится никогда!.. На этот вариант он хмуро согласился – при условии, что средства будут вложены в местную деревообрабатывающую промышленность. И она – расцвела! В смысле – деревообрабатывающая промышленность. Герцогиня-то как раз уехала не солоно хлебавши и вся в слезах. Вот как надо обходиться с миллионершами – а уж тем более с герцогинями – русскому мужику!
Но тут и сердце простой русской бабы дало трещину под влиянием суровых чар нашего героя. Понятно – он и ей не давал надежд. Тем более – на рабочем месте. Она как раз работала под его началом в обкоме. И вдруг! Измотанный делами, он дал слабину. Не подумайте плохого – поехал на рыбалку. Отъехав в тайгу, с омерзением вышел из опостылевшей чёрной номенклатурной «Волги» – и пошёл в лес. Ясное дело – разувшись! Он уходил, как простой смертный (да таким он в душе и был!), босиком по росе, неся ботинки из опостылевшего спецраспределителя на прутике за спиной. Совсем как простой! Ну просто слёзы умиления душат нас! Он ладит костерок, ставит палатку. Вот что на самом деле ему по душе. Ночью он слышит хлюпающие по лужам шаги. «Чай, хозяин балует, – думает он (хозяином в тайге называют медведя), всаживает в ствол смертельный жакан и отбрасывает полость. Перед ним стояла Она. Нет, не герцогиня, а та, из обкома, не совладавшая с собой. Но не подумайте – не голая. Вот цитата: «Она была в длинных брюках, но босая. На животе её свисала банка с червями». Жар их любви передан одной лишь короткой фразой: «Всю ночь шёл дождь». Но как ёмко!
За грехи, однако, надо платить! И догадайтесь – кому? Буквально сразу же после роковой рыбалки он собирает экстренное заседание пленума обкома, на котором сообщает со всей прямотой:
– Заблудилась девка! Девку надо спасать!
И решением пленума обкома её спасают – увольняют с должности, лишают всех номенклатурных льгот и... отправляют простой учительницей в глухое село. Крепко. Но наш-то, герой? На недосягаемой высоте!
Советская литература – мать абсурда! Задают вопрос – откуда появилась вдруг аморальная поросль, почему исчезли вдруг все эстетические и моральные критерии? Да нет – не вдруг. Думаю, из той «литературы на пьедестале», распространявшейся так широко, и пошли в ход и литературная безвкусица, и право на бездарность при наличии возможностей, и восторжествовал постмодернизм, ныне задушивший уже почти всё. Не случайно столпы его так часто используют картонный позднесоветский пафос из «секретарских» книг, принципиально оторванный от жизни. Лучшего «отрыва» и не найти!
В общем, погуляли. А теперь удивляются: откуда столько пустой стеклотары вокруг?
Анатолий Чепуров уходил достойно. Когда стало ясно, что его скоро переизберут и тут уж никакие «рекомендации райкома» не помогут, он встретил это с грустной улыбкой, понимая, что дело не в нём, просто уходит эпоха. Он слегка расслабился, стал ещё проще со всеми,вплоть до выпивки за одним столом.
– Вам так не гулять! – однажды сказал он, слегка подшофе, нам, молодым. – Власть вы возьмёте. И получите кое-что. Но так, как мы гуляли, вам не гулять!
– Ну а как? Расскажите! – попросил я.
Он сладко зажмурился, потом открыл сияющие глаза.
– Просыпаюсь вдруг почему-то в юрте. Постепенно доходит: Дни Ленинграда в Казахстане, и я – глава делегации. И тут же – гудки машины: местный писательский руководитель приехал – на торжественное заседание везти! Мечусь по юрте – но не нахожу брюк! Висит на стуле пиджак со всеми причиндалами, а брюк – нет. Заглядываю в холодильник: может, там что-то осталось, для прояснения сознания? Ничего! Открываю со скрипом морозилку: там мои брюки лежат, аккуратно свёрнутые. Да. Вам так не гулять!
–Ну и как же всё...потом?– спросил я.
– А-а! – он небрежно махнул рукой. – Всё сделали! Система работала. Выбежал мой референт – и минут через пятнадцать возвращается с белым костюмом, в целлофановой упаковке.
– Хозяин наш говорит, что сегодня будет очень жаркий день – Вам лучше переодеться.
И вот – выхожу я, весь в белом! И мы едем.
Да. Система работала. При этом сам Анатолий Николаевич был человек скромный и номенклатурными пиршествам предавался лишь по мере необходимости.
Была такая эпоха. И были в ней люди.