Воистину Александр Сергеевич Пушкин – сама «всемирная отзывчивость». Он откликнулся и на голос северокавказских народов; а если мне писать о Пушкине, то об этом отклике – ведь я живу в Майкопе.
В 1829 году Пушкин начинает писать поэму «Тазит»; продолжает работать над ней и в следующем, 1830 году, но не завершает, обрывая на завязке. Сюжет поэмы таков: убит родной сын старого горца Гасуба. На похороны является старик, который говорит о том, что некогда воспитал сына Гасуба у себя; теперь старик вверяет Гасубу своего сына.
Пушкин здесь показывает аталычество, обряд воспитания мальчиков вне родительской семьи. Он был распространён на всём Северном Кавказе и носил не только внутритейповый и внутриэтнический, но порой межэтнический характер: взаимоаталычились черкесы, вайнахи, крымские ханы, абхазы, балкарцы-тюрки, осетины, в единичных случаях грузины (убыхский воспитанник Михаил Шервашидзе, например).
Этническая принадлежность героев пушкинской поэмы вызывает вопросы: Гасуб – безусловный чеченец, а Тазит в одном месте текста поименован «сыном черкеса»; да ещё в начале поэмы есть слово «адехи», которое возможно толковать как «адыги». Имеет хождение версия, что Гасуб и Тазит принадлежат к разным этносам; опровергнуть её я не могу, но мне такая версия неинтересна (думаю, это было бы неинтересно и Пушкину). В пушкинские времена часто не различали черкесов и чеченцев: в поэме юного Михаила Лермонтова «Кавказский пленник» (1928) в реку входит черкес («…иногда черкес чрез Терек плывёт на верном тулуке»), а выходит из реки через десяток строк – чеченец («…уже чеченец под горой»). Думаю, что и в «Тазите» имела место подобная ошибка. Гораздо интереснее иной расклад: и старый Гасуб, и молодой Тазит принадлежат к одному этносу.
Вернёмся к нашему Тазиту. Мечтательный и неагрессивный юноша любит странствовать в одиночестве и сообщает отчиму об увиденном. Тот недоволен пасынком: сначала Тазит не грабит купца из Тифлиса, ехавшего без охраны, затем не возвращает в дом беглого раба. Чаша терпения Гасуба переполняется, когда Тазит рассказывает, как встретил одинокого, безоружного и израненного убийцу Гасубова сына – и не убил; Гасуб проклинает и изгоняет Тазита. Далее говорится, что в ауле у Тазита есть любимая девушка; на этом поэма обрывается.
Почему Тазит не убил кровника? Есть интерпретации о тяготении Тазита к христианскому и русскому миру; по-моему, не надо умножать число сущностей сверх меры. Объяснение элементарно: Тазит не убил, потому что не хотел убивать. Ни у одного нормального человека нет тяги к убийству себе подобного. Нет её и у Гасуба; для него убийство кровника – родовой долг. Гасуб побуждает пасынка к поступкам, которые мы сочтём злодеяниями; злодей ли он? Нет. Гасуб – человек своего народа, хранитель традиций. Много веков эти традиции были спасительны для его народа, но пришло время, когда они стали для него губительны. Гасуб этого не видит, но мы-то видим…
Прямо по курсу – если не у Гасуба, то у следующих поколений его народа – Кавказская война. А ведь судьба Гасуба более трагична, чем судьба Тазита: Тазит – всего лишь изгнанник, а Гасуб – обречён. Для Тазита найдётся место в новой реальности (Пушкин опубликовал в журнале «Современник» «Долину Ажитугай» авторства Казы-Гирея; Казы-Гирей был «тазитом»; не «гасубом» же: с «гасубами» Пушкин общаться не мог). А Гасуб в этой реальности погибнет – вместе со всеми своими «народными традициями». И даже если бы не было Кавказской войны (по мне, лучше её не было б), всё равно гасубовым «народным традициям» не будет места ни в какой цивилизованной реальности – ни в российской, ни в английской, ни в турецкой, ни даже в гасубовой национальной (если она цивилизованна). Разбой, рабовладение, кровная месть – не украшают цивилизацию; и осознание этого охлаждает мою жалость к несчастному Гасубу.
Гасуб – человек народа. А кто Тазит? Принадлежит ли он к своему этносу? Безусловно. Принадлежит ли он к своему народу? Нет, не принадлежит: он изгнан из своего народа. Тазит – человек своей нации (которой пока у него нет, но она будет).
Когда меня спрашивают, в чём отличие народа (достояния Домодерна, феодализма) от нации (явления Модерна, новой эпохи), я отвечаю: народ центробежен, а нация – центростремительна. Могу сказать иначе, чтобы было понятно даже первокласснику: народ устроен как вентилятор, а нация – как мясорубка. Мясорубка и плавильная печь – неприятные образы, введу иной образ: нация – камнедробилка. Из камней разного размера и происхождения – одинаковые камушки для разноцветной национальной мозаики (красный камушек, белый камушек – всё к своему месту).
Об устройстве того, что именуется словом «народ», свидетельствуют фразеологизмы с этим словом: «выходят из народа» раз и навсегда, а «идти в народ» бесперспективно и бессмысленно. От «народа» постоянно отслаиваются-отщепляются отщепенцы: любой нарушитель народных норм («тазит») – не «народ». Разбогатевший крестьянин – уже не «народ»; он – «мироед» (пожиратель мира-общины). И забредший в деревню немец или цыган – не «народ», а «инородец». Сельский парнишка уехал в город, там выучился грамоте – и покинул народ. Причина везде одна: у богатея, у грамотея, у инородца, даже у отщепенца-индивидуалиста есть дополнительные ресурсы для выживания – деньги, знания, соплеменники, связи. А у народа таких ресурсов нет. Потому в народе все обязаны быть равными. Кто не таков, как все, того народ накажет (если дотянется).
Где народ, там и элиты (народ и элиты созданы друг для друга, как хлеб и масло). К гнёту старых элит (князьёв-графьёв-помещиков) по ходу времён прибавляется гнёт отщепляемых «щепок» (богатеев-грамотеев-чужаков-индивидуалистов), и чем сильнее гнёт, тем жесточе «сцепка равенства» внутри народа. Можно попытаться одолеть сей рок, оставив только народ, например, через уничтожение элит и частной собственности – это не поможет: элиты начнут лезть из стопроцентного народа (не на имущественной, а на какой-то иной базе). Социальные проблемы не решаются извне – лозунгами и экономическими манипуляциями. Они могут решиться лишь изнутри – перемены должны произойти в сознании людей, только после этого изменится всё общество…
…Франция XVII века. 1670 год. Аристократ издевается над крестьянами. Франция XVIII века. 1770 год. Аристократ всё ещё издевается над крестьянами, но его супруга на маскараде переодевается в крестьянку. Франция XIX века.1870 год. Потомок аристократа и потомок крестьянина на равных работают в конторе; ни первый не обзывает второго «свиньёй», ни второй не сулит первому гильотину. А когда бьёт час сражаться «за прекрасную Францию» с пруссаками, оба идут на войну. Франция ХХ века. 1970 год. Никому нет дела до того, кто из маркизов, кто из водовозов, а кто – из немцев, из венгров или румын. Алжирский араб хочет стать французом – он переезжает из Алжира в Париж и ассимилируется; французская нация прирастает новым французом (арабского этнического происхождения).
Нация вырастает, как жемчужина из песчинки, из собственной (национальной) культуры. А если собственной культуры в запасе – столько же, сколько у Тазита? Тогда Тазит создаёт собственную национальную культуру из себя самого, из своих мечтаний и песен. Один Тазит – одиночество; два Тазита – начало национальной культуры. Этнос – явление кровное, народ – явление кровно-социальное, а нация – явление семиотическое. Как язык. Где русский язык? Везде, где говорят на русском языке. Где русская нация? Везде, где русская культура. Где Тазитова нация? В том числе в номере русскоязычного журнала Пушкина «Современник» с напечатанной там «Долиной Ажитугай».
Народ – юдоль насильственно равных, нация – естественное равенство общества разных (равные, потому что разные). Народ – военный отряд во вражеском окружении плюс в экстремальных природных условиях (ослушание командира – расстрел). Нация… понимаю, что мой образ может показаться легковесным и оттого глупым, но для меня нация представляется устроенной как хорошее литературное объединение. Смысл ЛИТО в том, что там все разные; чем больше участников со своими различными мнениями, чем меньше склок и расколов между ними (идеологических, эстетических, организационных, личных – любых), тем выше эффективность. Бывают неудачные ЛИТО; бывают и нации с проблемами. Если в некотором государстве представители государствообразующей нации спешат записаться хоть в викинги, хоть в эльфы, лишь бы не быть самими собой, значит, в национальной культуре какой-то глубинный порок, требующий исцеления. Вообще центробежность в нации (хоть этническая, хоть социальная) – примета опасного «хвоста» из предшествующего периода позднейшего Домодерна, когда все рвались в элиту, переворачивая корабль общества. Вот уж напрасное занятие: по мне быть в нации лучше, чем ломиться в ряды избранных. И, может быть, Тазиту всё же повезло…
Вот о чём говорит мне поэма Александра Сергеевича Пушкина «Тазит». Пускай не законченная, всё равно нужная.