Глава из романа
Вадим ЧЕРНОВЕЦКИЙ, 27 лет, Москва.
Лауреат межвузовского литературного форума им. Н.С. Гумилёва «Осиянное слово»
Всему этому, впрочем, как говорили старинные романисты, предшествовал целый ряд обстоятельств. Начать с того, что я вообще мог не попасть в Германию. За несколько недель до поездки мне по электронной почте поступило предложение поработать летом переводчиком в Африке. Я задумался. Посовещался с родителями. Наслушался ужасов. В том духе, что в лучшем случае у меня там просто зубы выпадут. А в худшем… ну это понятно. Поскольку письмо мне пришло на английском, на английском же я и ответил. «Hot black girls (горячие темнокожие девушки), – писал я потенциальному работодателю, – violent sexual rites (дикие сексуальные обряды) – all this is very seductive but (всё это очень соблазнительно, но…)…»
Вот так я попал из огня да в полымя. От Сциллы Петровны к Харибде Степановне. С тех пор, впрочем, при виде чернокожих девушек меня разбирает нездоровый, истерический смех. Так, едучи на велосипеде по немецкому городу Бамбергу вслед за дядей Серёжей, я увидел рядом со школой стайку… кого бы вы думали? Да! Именно hot black girls! Я притормозил, стал им подмигивать, они что-то закричали – то ли радостно (вот, дескать, настоящий ценитель!), то ли испуганно (мы ещё такие маленькие, а он вот уже…), то ли возмущённо (что за грязные домогательства!). Меня это увлекло. Тут обернулся дядя Серёжа, уехавший уже далеко вперёд, и крикнул:
– Догоняешь?
Нужно пояснить, что на самом деле он мой двоюродный дедушка и ему 82 года, профессор и доктор медицинских наук, автор 16 учебников, одной книги мемуаров и сборника биографий европейских врачей. Было очень интересно услышать от него это слово. Вообще-то я предпочитаю литературный язык, но считаю, что с ворами нужно быть вором, а со святыми – святым. Короче, я ответил на доступном ему жаргоне:
– Не, не катит! Вы гоните!
– Не тормози! – сурово ответил он и поехал ещё быстрее. Пришлось «догонять». Так была сорвана историческая встреча рас и цивилизаций.
К тому моменту, впрочем, я уже встречался в Бамберге с одной девушкой из русской общины. В своей розовой детской наивности, так свойственной престарелым родственникам, а тем более очень учёным, дядя Серёжа искренне верил, что всё свободное время я буду шляться с ним по городу и выслушивать долгие (если не сказать больше) объяснения, почему ту или иную площадь назвали в честь того или иного деятеля, чем он знаменит и сколько братьев у него было. Каково же было его разочарование!
– Что ж ты за человек! – неистовствовал дядя Серёжа. – Всё по бабам да по бабам!
– По барам, – терпеливо поправлял я. – Баба-то всё та же. К тому же в одном из баров, который обслуживает польская эмигрантка, я учусь польскому языку. Вот, например, вонючий козёл – это шмердзёнци козэл, а сексуальный маньяк – злыдень писюкастый. Не обижайтесь, дядюшка, это я не про вас.
Справедливости ради нужно заметить, что всё же не каждый раз мы шли в бар. Один раз мы были на выставке голографий. Там я по старой привычке прихалявился к какой-то экскурсии. Речь лектора была по-своему замечательна. С одной стороны, он подробно объяснял техническую сторону этих приспособлений, оперируя такими понятиями, как «световой поток», «фокусация», «длина волны» и т.д. В этом было что-то традиционно немецкое, подробно-кропотливо-пытливое, методичное. С другой стороны, памятуя о том, что живёт в XXI веке и обращается к подростковой аудитории, он после каждых двух фраз с иронией переспрашивал:
– Cool?
Конечную «л» он произносил мягко, по-немецки. (Немецкий язык сейчас точно так же загрязняется английским, как и русский. Нет, не то чтобы я ненавидел английский. Я люблю его, когда он на своём месте. Но, как известно, любая материя не на своём месте становится грязью.)
Как говорят всё те же пресловутые старинные романисты, могу поклясться, что в какой-то момент он спросил:
– Coolno?
Меня чуть было не хватил апоплексический удар, как говорят всё они же.
Каждый, как видите, вносит свою лепту в издевательство над родным языком. Россияне, попадающие в Германию, уже не экономят, а шпарят (от немецкого sparen), ходят не в сберкассу, а в шпаркассу (от Sparkasse), не в собор, а в Дом (от Dom, не путать с походом домой), работают не с клиентами, а с кундами (от Kunden). Когда наконец я устал всё это слушать, то произнёс монолог о том, что языку тоже бывает больно. Поняв, что нефилологам это может показаться не очень забавным, я, чтобы свести разговор в плоскость юмора, с нарочитым пафосом добавил:
– Да, такой вот я борец за чистоту русского языка!
Дядя Серёжа смерил меня скептическим взглядом и ответил:
– Видал я таких… борцов… за чистоту русского языка… в Мюнхене!
Тогда я никак на это не отреагировал, а теперь задумался: а может, не такой уж он и дурак? Может, правда, не люди для языка, а язык для людей? Главное, чтобы понимали друг друга? Благо всё равно уже не в России живут – нам, стало быть, вреда никакого…
Дядя Серёжа («злыдень писюкастый») отыгрался ближе к моему отъезду в Москву. Неожиданно выяснилось, что у меня не хватает двух пар штанов.
– Ага! – радостно закричал он. – Не знаешь, говоришь, где искать? Зато я знаю!
Тут он пошло захихикал.
– Дядя Серёжа, – устало проговорил я. – От дома Ани до нашей квартиры – пятнадцать минут хорошим шагом. Даже если учесть, что возвращался я, как правило, ночью, это, согласитесь, маловероятно.
Он злорадно улыбнулся:
– Ой ли?
– Ой ли! – резко ответил я. – Не знаю уж, на что там вы в своё время были способны, но лично я не могу пройти по городу полтора километра в семейных трусах, пусть даже от Труссарди. Смотрите наконец фактам в лицо и хватит уже судить по себе!
Я вышел, хлопнув дверью. Внизу, у автобусной остановки, ждала Аня со штанами… купленными для себя в магазине. Мы собирались поехать в кафе. Тем временем к нам подошли русские парни и девушки.
– Ой, вы что, итальянцы? – спросили они почему-то по-русски. Предполагалось, наверно, что каждый образованный итальянец должен знать этот великий и могучий язык.
– Да, – с достоинством ответили мы.
– А откуда русский знаете? – одумались наконец они.
– Жили в Москве лет пять, – объяснил я. Затем вспомнил почему-то Набокова с его знаменитым caress the details, лелейте детали, и подумал, что я должен бы знать лучше, сколько именно мы там жили. И я добавил: – Точнее, пять с половиной.
– А ругаться умеешь? – последовал самый прогнозируемый вопрос. – Ну знаешь там: пошёл на х…, иди срать?
– Я таким примитивом не пользуюсь, – брезгливо ответил я. – Если только: итить твою мать за ногу под забором три раза кряду с переподвыподвёртом.
У ребят полезли на лоб глаза. С боязливым восхищением, даже с благоговейным ужасом они похвалили меня и отошли в сторону. Нет бы попросить: а скажи что-нибудь по-итальянски! Я почувствовал бы себя, как Довлатов на экзамене по немецкому, на котором он не знал ни слова, кроме «Маркс» и «Энгельс». Я пропел бы, наверно: «Са-анта-а-а Лючи-и-ия!» Думаю, это всё равно было бы лучше, чем «Бенито Муссолини».
Теперь, впрочем, мои познания в итальянском несколько расширились. Теперь, например, я знаю, что «кэ бэлла!» – это «какая красивая!». Одна моя «бывшая девушка» рассказывала, как в Италии некий синьор восторженно трепал её за щёчку, восклицая при этом:
– Que bella, que bella!
А ей всё слышалось родное, русское:
– Кобыла, кобыла!
Недавно я продвинулся и в изучении испанского. Я узнал, как будет «почему» – ?por que? Знакомая русская поэтесса В. Макина рассказала мне по этому поводу следующую историю. Сидя как-то, по её собственному выражению, «с жуткой похмелюги» на занятии по испанскому, она должна была устно переводить предложение «А Хулия осталась дома». Восприняв его лишь на слух, она долго и безуспешно пыталась вникнуть в его смысл и в конце концов робко начала:
– ?Por que?..
– Но это же не вопросительное предложение! – удивилась преподавательница.
Когда б вы знали, из какого сора!..
Я, конечно, отвлекаюсь, но, как говорил Х. Колфилд, отвлечения ведь и есть самое интересное!
Так что позвольте мне рассказать ещё одну историю из бурной и непростой жизни русской поэтессы. Сидя как-то, по её собственному выражению, «с жуткой похмелюги» на занятии по английскому (извините, но это стандартный зачин любого её рассказа), она должна была распределить с подружкой роли в диалоге.
– Ты кто? – спросила ВРП Макина.
– Я Би, – ответила её подружка.
– Я тоже би, но читать-то за кого будешь?! – вспылила ВРП.
Да… Когда-то я удивлялся, узнавая, что девушка занималась лесбийской любовью и что она курила травку. Теперь я удивляюсь, узнавая, что ничего такого она не делала. То ли люди меняются, то ли я взрослею… Гуляя с какой-нибудь приятельницей и вспоминая ненароком о своих «бывших девушках», я редко когда не слышу ответа:
– Да, да… А вот моя бывшая девушка… (И т. д.)
Заинтриговав читателя, я могу издеваться над ним как угодно, травить бесконечные пошлые байки и не бояться, что читатель сбежит. Ведь хочется же ему узнать, что было со мной в горах? В конце концов выжил я или нет? Может, это дух мой диктует секретарю, а сам я, так сказать, почил-с? А может, это уже следующее моё перевоплощение?