Очерк Дмитрия Каралиса в № 22 «ЛГ» от 5 июня, посвящённый 95-летию со дня рождения писателя Виктора Конецкого (на фото), вызвал заметный резонанс среди поклонников творчества этого замечательного автора. Сегодня мы завершаем юбилейный цикл материалов о нём.
Будущий писатель вырос в одном из самых романтических мест Ленинграда (ныне Санкт-Петербург) – в доме на набережной Адмиралтейского канала, напротив Новой Голландии. На этом доме сегодня висит посвящённая писателю мемориальная доска. В своих воспоминаниях Конецкий признался: родись он в другом месте – вырос бы совершенно другим человеком…
Его путь в литературу был непростым. В 12-летнем возрасте юный Виктор пережил ужасы первой, самой тяжёлой зимы блокады Ленинграда. Весной 1942 года семью Конецкого эвакуировали по Дороге жизни – по льду Ладожского озера. А события блокадных лет нашли отражение на страницах романа «Кто смотрит на облака».
Вот отрывок из этой книги:
«…За спинами продавщиц на полках лежали буханки. Длинные ножи, одним концом прикреплённые к прилавку, поднимались над очередной буханкой, опускались на неё, зажимали и медленно проходили насквозь. И края разреза лоснились от нажима ножа. А вокруг было, как в храме, приглушённо. И все смотрели на хлеб, на нож, на весы, на руки продавщиц, на крошки, на кучки карточных талонов и на ножницы, которые быстрым зигзагом выхватывали из карточек талоны.
Тамара получила хлеб на один день, потому что на завтра не давали. Норма могла вот-вот измениться. И никто не знал, в какую сторону. Тронуть добавок она не решилась. Положила хлеб на ладонь левой руки и прикрыла его сверху правой.
До дома близко – три квартала, и хлеб не должен был замёрзнуть. Она открыла ногой дверь из булочной, потом просунула в щель голову, потом плечо, потом шагнула в умятый снег, блестевший от утреннего солнца. И сразу чёрная очередь, белые сугробы и фонарный столб помчались мимо неё в сверкающее утреннее небо. Ремесленник толкнул Тамару, прыгнул на неё, вырвал хлеб, закусил его и скорчился на снегу, поджимая коленки к самой голове.
Очередь медленно приблизилась к ремесленнику, и он исчез под валенками, сапогами, калошами и ботинками. Люди из очереди держались за плечи друг друга. Ремесленник не отбивался, только старался прятать лицо в снег, чтобы можно было глотать хлеб. Потом закричал.
Очередь тихо вернулась на свои места. А Тамара вытащила из костлявых пальцев ремесленника остаток хлеба, заслюнявленный, со следами зубов. «Анна Николаевна мне не поверит, – подумала она с безразличием. – Она велела мне взять авоську, а я не взяла, забыла».
Ремесленник пошевелился и сел на снегу. Кровь каплями падала изо рта на сизый ватник. Кепку его втоптали в снег, и бледные волосы мальчишки шевелил ветер. Но его широкое во лбу и узкое в подбородке, с морщинистой кожей, лицо было смиренным…»
В 1944-м Конецкий вместе с матерью вернулись в родной город, а через год Виктор стал курсантом военно-морского училища. В 1956 году увидел свет его рассказ «В море», вошедший в литературный альманах «Молодой Ленинград». Затем на книжных полках появился сборник рассказов «Сквозняк», после чего Виктора сразу рекомендовали к вступлению в Союз писателей. Два года Конецкий прослужил на Северном флоте. Работая в море, он продолжал писать. Позднее воспоминания об этом периоде стали основой повести «Путь к причалу», экранизированной режиссёром Георгием Данелия. По следующим сценариям Конецкого были созданы фильмы, также ставшие классикой советского кинематографа: сатирическая история «Тридцать три» и комедия «Полосатый рейс».
Данелия в своей книге «Безбилетный пассажир» потом так описал встречу с Конецким: он «жил в Ленинграде и приехал в Москву для подписания договора. А вечером он должен был прийти ко мне домой – знакомиться. Виктор Викторович Конецкий невзлюбил меня сразу: я встретил его босой и с подвёрнутыми штанами. Был приготовлен обед, на кухне был накрыт стол… Но я обещал маме натереть пол и не рассчитал время. А Конецкий решил, что это пренебрежение зазнавшегося столичного киношника к неизвестному (тогда) автору.
…Ещё больше он меня возненавидел, когда мы заговорили о сценарии и я сказал, что история его героя, боцмана Россомахи, – для меня не главное, меня больше интересует настроение и антураж. А Конецкий, штурман дальнего плавания, написал о реальном событии, в котором участвовал сам. И боцман тоже был списан с реального человека…
Я Конецкого возненавидел позже, когда два с половиной месяца вынужден был каждое утро слушать, как он поёт (два с половиной месяца мы провели в одной каюте, изучая материал к фильму, шли на сухогрузе «Леваневский» по Северному морскому пути). Пел он фальшиво, гнусным голосом, всегда одну и ту же песню… А не петь Конецкий не мог – это вошло у него в привычку…
Когда фильм «Путь к причалу» вышел на экраны, Конецкий позвонил и попросил меня срочно приехать в Ленинград.
– Зачем?
– Приедешь – узнаешь.
Он встретил меня и прямо с вокзала повёз в сберкассу. Снял с книжки деньги и протянул мне толстую пачку:
– Потиражные за сценарий. Здесь твоя доля – две тысячи триста пятьдесят. Пятьдесят процентов.
Я в той или иной степени работал над всеми сценариями к моим фильмам. Но меньше всего я работал над этим сценарием.
– Я сценарий не писал и денег не возьму, – сказал я и вышел из сберкассы. Конецкий – за мной:
– Ты много придумал.
– Это неважно. Я не написал ни строчки.
Тогда он положил деньги на перила мостика (мы шли по мостику через Мойку), сказал:
– Мне чужие деньги не нужны, – и пошёл.
И я сказал:
– И мне не нужны.
И тоже пошёл. А деньги лежали на перилах. Две тысячи триста пятьдесят. Машину можно купить, «Победу».
Фанаберии у нас хватило шагов на семь. Подул ветерок, мы развернулись и, как по команде, рванули назад. Деньги эти мне очень пригодились, потому что следующий фильм я начал снимать только через год, а между фильмами режиссёрам зарплату не платят.
В тот день, когда я приехал в Ленинград, Конецкий устроил банкет по случаю получения им письма от президента Франции Шарля де Голля. Книга Конецкого уже была переведена на многие языки, он был выдвинут на Гонкуровскую премию, и сам генерал де Голль, президент Франции, прислал Конецкому письмо, в котором благодарил и хвалил его. (Конецкий до этого послал де Голлю свою книжку на французском).
Конецкий всегда боролся за справедливость, и из-за этого у него часто случались неприятности. А выпив, он начинал особо активно бороться за справедливость. И в тот день после банкета мы оказались в милиции. Я взял у Конецкого письмо от Де Голля, положил на стойку перед дежурным:
– Вот! – и объяснил, что это письмо от президента Франции (показал пальцем на герб и президентскую печать) писателю Конецкому, гордости нашей литературы (показал на Конецкого).
– А документы у нашей гордости есть? – спросил дежурный.
Конецкий предъявил членский билет Союза писателей.
Дежурный посмотрел на удостоверение, на худого мужичка в пиджаке с оторванным лацканом и с фингалом под глазом, на грузина с разбитым носом, вздохнул и сказал устало:
– Ладно, свободны, писатели…
После перестройки Конецкого перестали издавать, и они с женой жили на одну пенсию. Я получал деньги за фильмы и хотел ему помочь. Но он категорически отказывался.
– Взаймы, – уговаривал я.
– Если действительно будет очень надо, я сам тебе скажу. На то мы и друзья.
Но помогли ему моряки. Ещё при жизни издали полное собрание его сочинений, а когда Виктор скончался, помогли его жене и верному помощнику Татьяне похоронить его.
Хоронили капитана дальнего плавания, выпускника военно-морского училища, писателя Виктора Викторовича Конецкого по высшему разряду, со всеми положенными почестями, отпевали в Николо-Богоявленском морском соборе, и был воинский салют. Проводить Виктора Конецкого пришли десятки тысяч людей: его в Ленинграде очень любили и очень им гордились».