Посмотрим на лауреатов вблизи. Итак, «Лавр». Роман, о котором на обложке заявлено, что здесь не будет «унылой стилизации», здесь вы найдёте «не гербарий, но живой букет». Понятно ли вам? Когда средневековый русский монах говорит «эту информацию я сообщу тебе тет-а-тет», – это не гербарий, а живой букет. Нет, я не выдумываю, там все так говорят. В «Лавре» тоже реализуется запрос на правду. Только в виде букета. Неслучайно право Водолазкина писать именно так редакция Елены Шубиной жёстко подкрепляет тем, что он – учёный-филолог. Мол, поскольку он знает, как было по правде, ему можно с правдой и поиграть, а вы наслаждайтесь.
С Фиглем-Миглем проще. Это сознательно раскручиваемый петербургский проект, он должен был стать лауреатом петербургской премии – и стал. И уже никто, кроме круга причастных, не помнит, о чём эта книга. И это тоже нормально.
Есть гораздо более интересный казус. «Бэтман Аполло» Пелевина. Самая ожидаемая (без каких бы то ни было поощрений, просто с Пелевиным всегда так) российская новинка 2013 года. Дружное «фе» в большинстве литературно-критических СМИ. Ну, понятно, что реализма от Пелевина ждать так же бессмысленно, как телячьих нежностей от боевого слона. Он не по этой части. Тем занятнее, что ругали его, упрекали его, списывали в утиль его чаще всего как раз «за правду». Точнее, за совсем уж неприкрытое осмеяние актуальных общественно-политических событий. Пелевин за уши выволок своего главного героя на площадь (смеешь выйти? да? нет?) – и оказалось, что это никому в либеральных СМИ не нужно. Нужна правильная риторика. У Пелевина – неправильная. А если учесть, что Пелевин никогда не вступает в дискуссии, не пишет открытых писем, не объявляет себя на митингах, не заключает союзов с одними творцами против других творцов – значит, о нём можно говорить всё, что хочешь. И выпаливали одним духом всю свою небольшую правду, радуясь, что корпоративные интересы нисколько не мешают.
...Дамы между тем писали дамское. Захочешь что-то вспомнить – и не сумеешь. Может быть, симпатичный маленький романчик Светланы Федотовой-Ивашкевич «Другая, следующая жизнь». Выступил с неожиданно дамским (надо сказать, весьма неплохим) дебютом Вадим Левенталь. Его «Маша Регина» – это, конечно, никакой не «Евгений Онегин», как ничтоже сумняшеся окрестила её «Российская газета». Это просто добротная, хорошо написанная и примерно на две первых трети увлекательная история о провинциальной девушке, которая приехала покорять Северную столицу и таки смогла. Дамская она потому, что мужские образы забываются на следующий же день после прочтения. А вот «королева Мария» на какое-то время остаётся. Что-то изначально есть в её жизненной цепкости (к концу книги удручающе гиперболизированной). Что-то, опять же, правдивое.
А зачем? Зачем это надо – алкать правды, за которую не платят? Ведь не платят, правда. Жюри «Большой книги» всё равно кого награждать: Павла ли Басинского с его строго документальным и корректным «Бегством из рая» или Дмитрия Быкова с его занимательным «Пастернаком», который доставил немало трудностей французской переводчице (Элен Анри-Сафьер), потратившей уйму времени на то, чтобы сверять не факты, но – элементарно – цитаты из Пастернака (и в прошлом году этот перевод получил-таки премию «Русофония»). Видите ли, для интеллигентных французов неряшливость не годится. А для нас? Для нас, назвавших «главным открытием ярмарки non/fiction» феерическую книгу французского же литератора, журналиста Эммануэля Каррера о Лимонове? Книгу, над которой, что очевидно, дремал переводчик и уснул редактор? Книгу, где перевираются даже слова президента России, вынесенные в эпиграф. Наши акулы критического пера проглотили её и не поморщились…
И тем не менее. Хочется вот чего-то такого. Достоверного. Про жизнь как она есть. Или хотя бы – как была. Про «как была» легче. Понятнее. Тут тебе и Буйда с «Вором, шпионом и убийцей», и Санаев с «Хрониками раздолбая». Что-то в них брезжит такое… безопасное. Прочитают и не ославят: всё-таки не современность. Автор имеет право на своё видение.
А вот с современностью всё как-то плохо. Она практически не поддаётся осмыслению. Действительность напрягает. Хочется, чтобы она уже стала прошлым, и о ней было безопасно писать. Диву даёшься, как много в России талантливых стилизаторов прошлого. Сколько выдающихся игроков стилями. Всё-таки если смотреть, «как написано», средний уровень российской прозы и сейчас высок: литературные традиции – будто хорошее воспитание, его ещё долго не пропьёшь. С российским литературным «как» – всё более-менее в порядке. Проблема в «что». Замах на рубль, удар на копейку – с таким ощущением читатель, закрывая книгу, остаётся слишком часто…
Беда в том, что российская читающая публика избалована. Она привыкла, чтобы её удивляли. Брали за душу. Раскрывали глаза. Наш читатель привык, чтобы русский писатель был Мастером. Не потому, что прежде не видывал шлака, а потому, что прежде все знали, что это – шлак. Теперь всё не так однозначно.
Интересно, что писатели о привередливости своей аудитории знают. И немножко обижаются. Они не хотят, чтобы их сравнивали не то что с классиками (это табу), но хотя бы даже с советскими мастерами. Точка зрения «это было хорошо, но это дело прошлое, нельзя останавливаться, надо шагать в ногу с мировыми тенденциями» – стала общим местом. Недаром в минувшем году было столько инспирированных писателями разговоров о том, что пора обновить школьный канон. Ввести туда, например, Улицкую. Да и вообще: многим хочется попасть в канон. Считается, что тогда он будет хорошим и актуальным. Такая уверенность проистекает из мнения, что современно то, что пишется современниками. А это не совсем так.
Увы, но даже мировые тенденции сегодня, случается, подводят российских писателей. В мире даёт знать о себе такая странная вещь – запрос на социальную справедливость. И это очень несвоевременно: ведь русскоязычная литература только-только научилась освобождаться от этого «совкового» запроса. Только-только оторвалась от почвы, преодолела её земное притяжение, воспарила в сферы духовного. И тут снизу постучали: пора возвращаться.