Первой книгой популярного санкт-петербургского прозаика Марии Семёновой была повесть для детей «Лебеди улетают». В 1989 году она получила премию «За лучшую детскую книгу года». В 1992 г. Семёнова активно занялась переводческой деятельностью (главным образом ради заработка) и познакомилась со множеством произведений, написанных в жанре фэнтези. Неудовлетворённость переведённым и прочитанным стала одним из побудительных мотивов к написанию романа «Волкодав» (1992–1995), который был назван издателями «долгожданным русским «Конаном». В 1996 г. вышла вторая часть романа – «Право на поединок», кроме того, фантаст Павел Молитвин создал параллельно своё продолжение (вернее, предысторию) «Волкодава» – «Спутники Волкодава». А в 2000 г. издательство «Азбука» разродилось целой книжной серией «Мир Волкодава»…
Мария Семёнова – увлекающийся человек. Когда она писала своего «Волкодава», то поняла, что «уровень требовавшихся драк превысил критическую массу и… по учебнику боевого самбо это описывать несерьёзно»; и пошла заниматься боевыми искусствами, конкретно – айкидо. Ощутив потребность в компьютере, она сумела сама его собрать в то время, когда бытовые компьютеры ещё были недосягаемой экзотикой.
После романа «Меч мёртвых» («Знак сокола»), написанного в соавторстве с питерским писателем-криминалистом Андреем Константиновым, из-под её пера вышло около десятка романов (и все в жанре детектива), главным (а в некоторых – второстепенным) героем которых стал благородный киллер по кличке Скунс – этакий Робин Гуд конца ХХ столетия. Но Семёнова – не только автор детективов и исторических фэнтези. Она пишет стихи, песни, историческую, да и просто реалистическую прозу.
Сегодня Мария Семёнова отвечает на вопросы «ЛГ».
– Мария Васильевна, какие книги произвели на вас настолько сильное впечатление, что вы сами решили стать писателем?
– Всё тянется из детства, так что, наверное, это Майн Рид и Жюль Верн, попозже присоединились северные рассказы Джека Лондона. Мне всегда нравилось, когда нравственный и познавательный аспекты оказывались нанизаны на мощный «шампур» приключенческого сюжета. А вот Дюма с его пресловутыми мушкетёрами, скорее, показал, «как не надо». Но это, естественно, лично моё восприятие.
– Что вам нравится в современной литературной жизни?
– Нравится то, что практически не стало тем, «запрещённых» для литературного исследования и освоения. Другое дело, как мы пользуемся подобной свободой, осознаём ли ответственность, которую она налагает на творческого человека…
– А что не нравится?
– Терпеть не могу тех, кого я называю «троечниками». Это авторы, которые не дают себе труда сколько-нибудь глубоко освоить материал, о котором берутся писать. На самом деле ошибки делают все, но одно дело, когда от вдумчивого внимания ускользает какая-нибудь тонкость, и совсем другое – когда товарищ не просто ничего не знает, но даже и не понимает собственного невежества… Однако берётся писать! Читала недавно книгу, где часть действия происходит во время Великой Отечественной войны. Описание воздушного боя: четыре «юнкерса» гоняются за нашим Ил-2. Не надо быть специалистом по истории авиации, чтобы по достоинству оценить зрелище четырёх неповоротливых бомбовозов, гоняющихся за штурмовиком. После чего этот последний, имевший репутацию летающего танка, «приземляется изрешеченным», и тут выясняется, что автор ещё и не имеет понятия о численности его экипажа. Я подобного принять не могу, потому что это не мелочи, а халтура. Мгновенно перестаёшь верить и всей остальной информации, подаваемой в книге, правдивости образов, нарисованных автором…
Не приемлю неграмотности и убожества того «новояза», на котором иной раз пишутся произведения. И ненормативной лексики в литературе тоже не приемлю. Нет, я далеко не кисейная барышня, падающая в обморок при виде нецензурной надписи на заборе. Я полагаю, что в языке нет «хороших» и «плохих» слов, просто каждое должно стоять на своём месте и выполнять присущую ему функцию. Так вот мат – очень «сильнодействующее средство», буквально последний клапан, позволяющий спустить пар и избежать катастрофы. Когда к таким средствам прибегают в критической ситуации, это использование по назначению. Когда мат идёт через слово, что в жизни, что на литературной странице, это не «ниспровержение стереотипов» и не приближение к жизненным реалиям, а элементарная неспособность выражать свои мысли, замаскированное косноязычие.
Вообще, мне думается, книги должны делать читателя чуть-чуть лучше, чище, богаче, а не наоборот…
– Что, по-вашему, необходимо для возрождения великой русской литературы?
– Если честно, не знаю. Но вот чего совершенно точно не надо, так это каких-то особо тепличных условий для авторов. Все разговоры о том, что, мол, создайте нам условия, тогда и напишем нечто великое, суть отговорки бездарностей. Великое идёт из недр человеческой души, и, когда оно действительно наличествует, оно все преграды сметёт. Сложные и нелёгкие биографии многих наших великих современников это подтверждают. И нечего на мировой кризис кивать…
Ну а когда начинаются разговоры об «отнятых» (у молодёжи, у литературы, у народа вообще…) моральных ориентирах, я вообще хохочу. Как можно «дать» или «отнять» нравственные ценности и моральные ориентиры? Правильно гласила пословица: «Хороша честь, котору может вор унесть». Просто отошёл в сторонку некий строгий пастух, который в каждой ситуации объяснял стаду, куда надо бежать, чтобы всё было правильно и хорошо. Теперь – думай сам. Как жить, как писать, чтобы на другой день не забыли… А получилась ли при этом великая литература – через сто лет поглядим.
Беседу вёл