В Большом театре полюбили Берлиоза. И есть за что
Избегая в последнее время общеупотребительных репертуарных троп (по-барочному изысканная «Роделинда» Генделя, удививший скрытой печалью «Дон Паскуале» Доницетти, до сих пор не утерявший аромата экспериментальности «Каменный гость» Даргомыжского, третируемая на большинстве мировых сцен вторая «компромиссная» редакция «Катерины Измайловой» Шостаковича), Большой театр расцветил расслабленную вторую половину московского лета ещё одной редкостью – сценической постановкой драматической легенды Берлиоза «Осуждение Фауста». И это, полагает обозреватель «ЛГ», достойное приобретение, которое будет иметь успех у самой разной публики – от юной до многоопытной.
Думаю, сыграла свою роль и некоторая жанровая расплывчатость произведения, в котором есть черты и оперы, и оратории, и программной симфонии. В мире до сих пор так и не решили твёрдо, как его, собственно, лучше исполнять. В чисто концертном варианте? Именно так уже больше полутора веков и делается, в том числе в Большом театре, где последний раз эта партитура звучала под управлением Александра Ведерникова в 2002 году… Но жаль упускать возможность зрительно проиллюстрировать роскошный сюжет, полный контрастных картин и волшебных превращений. Ставить спектакль? Ещё более тернистый путь, на котором придётся преодолевать характер самого опуса – скорее повествовательно-эпический, чем действенно-драматический.
Но возможно, именно эта заковыристость задачи и раззадорила музыкального руководителя Большого театра Тугана Сохиева. Не будем забывать и о многолетних французских связях дирижёра, параллельно с ГАБТом сохранившего за собой руководство симфоническим оркестром Капитолия Тулузы (кстати, не далее как минувшей весной игравшим в Большом театре под управлением своего лидера, и тоже музыку Берлиоза – Реквием). В итоге в центре российской столицы теперь воссоздан, причём с несомненной любовью и тщанием, настоящий островок французского музыкального романтизма.
Это именно спектакль, в отличие от исполнения 14-летней давности. Какого масштаба сложности придётся встретить постановщикам, понимал и сам Берлиоз, писавший, что взятая им за основу трагедия Гёте «Фауст» наименее подходит для оперной адаптации. Но увлечённость главным сюжетом романтической эпохи была сильнее опасений. Композитора не останавливали ни творческие, ни организационные трудности. Он соглашался на исполнения полные и частичные, театральные и концертные, наряду с успехами терпел провалы. Был даже период, когда, впечатлённый тёплым приёмом в России, так отличавшимся от критического отношения в родной Франции, он подумывал о переселении в нашу страну.
Иными словами, достойно воплотить берлиозовскую партитуру на сцене Большого театра было для нынешних российских исполнителей делом чести, долгом продолжателей давней традиции русско-французских музыкальных связей.
Буду честен: при всех благородных усилиях команды Тугана Сохиева «Осуждение Фауста» не захватывает так, как может захватить слушателя «Травиата» или «Пиковая дама»: эпос никогда не сравнится с лирической драмой по степени непосредственного эмоционального воздействия. Да и мелодический материал здесь, как уже отмечалось, иного, не хитового свойства. Если, допустим, сравнивать с сюжетно родственными произведениями, то берлиозовский кабачок Ауэрбаха с его песенками о крысёнке и блохе уступает оффенбаховским «Сказкам Гофмана», украшенным искромётной балладой о Кляйнзаке, или «Блохе» Мусоргского, которая по яркости одна стоит иной оперы. Уж не говорю о «Фаусте» Гуно, полном фантастических музыкальных красот.
Берлиоз берёт другим: в благородно-меланхоличных ариях его Фауста, в просветлённо-мечтательных монологах его Маргариты есть нечто такое, что в гораздо большей степени соответствует романтико-философскому духу Гёте, чем любовные мелодические разливы Гуно. Ну а там, где танцуют духи-сильфы, или где Фауст с Мефистофелем взмывает к звёздам, чтобы тут же гибельно кануть в преисподнюю, или где ангелы поют финальный райский гимн спасённой душе Маргариты, оркестр под управлением Сохиева расцветает истинно берлиозовским великолепием красок, пусть и слегка затушёванных вуалью аккуратной интеллигентности, что свойственна Сохиеву, более ювелиру, чем мастеру плаката.
Солистов дирижёр подобрал с той же свойственной ему аккуратностью. Поначалу, правда, албанский тенор Саймир Пиргу (вновь, как и в Реквиеме, исполнивший главную сольную партию) не слишком уверенно справлялся с высокой тесситурой. Кто-то из соседей по залу даже пошутил: «И похож на Цискаридзе, и поёт примерно так же». Но вскоре певец обрёл свою форму – а шансов ему для этого композитор предоставил довольно, вооружив Фауста несколькими огромными ариями и объёмными дуэтами. Точно попала в стиль и образ меццо-сопрано Ксения Дудникова (Маргарита). Но главной симпатией публики стал, пожалуй, бас Дмитрий Белосельский, своей ироничной подачей партии Мефистофеля вызвавший настоящую овацию.
Режиссёра Большому театру удалось привлечь поистине мирового класса – это Петер Штайн. Вопреки популярному представлению о «сумрачном германском гении» он взял на себя скорее другой компонент знаменитой блоковской формулы – «острый галльский смысл», выстроив при помощи сценографа Фердинанда Вегербауэра и художника по костюмам Наны Чекки зрелище ясное и классическое почти до школярства. В его версии если уж крестьяне – то такие, какими их изображали в старинных идиллиях. Если черти – то с рогами и перепончатыми крыльями, как у Босха, Брейгеля и Доре. Если ангелы – то в белых балахонах и с нимбами, как на церковных фресках. Прямо будто ставилось это не в Большом театре, а в ТЮЗе (но обладающем бюджетом Большого театра!). Это мы в вечно экспериментирующей России полагаем, что опера обязательно должна ставиться поперёк сюжета с перенесением действия на тысячу лет вперёд или назад, с превращением египетской рабыни в советскую заключённую, а жителя пушкинского Петербурга в ленинградского блокадника. На Западе, по крайней мере среди мастеров старшего поколения, такое не очень принято. Вы можете себе представить, допустим, Франко Дзеффирелли, позволяющего себе перекроить классический сюжет?
Что же до иронии (не чуждой, кстати, и самому Берлиозу – достаточно назвать танец сильфов, отдающий кафешантаном), её в постановке Штайна обеспечивает как раз эта самая подчёркнутая, можно даже сказать, анахроничная сегодняшнему дню классичность – например, красивые почти до пошлости огромные розы и дождь порхающих алых лепестков-бабочек в сцене волшебного сна Фауста. Нас словно возвращают в золотую эпоху театрального иллюзионизма XIX века. Работают и некоторые другие штрихи: например, «храбрые сыны Дуная» венгерские гусары под звуки марша, способного поднять мёртвого, анемично валятся, будто кули, под пулями невидимого противника.
Думаю, этот изысканный «стёб» по отношению к сюжету как раз и говорит об истинной современности постановки и делает её доступной пониманию самой разной публики – и умудрённой опытом, и совсем юной. В этой связи – небольшое пожелание: не подумать ли о том, чтобы понизить возрастной ценз спектакля? Неужели драму треугольника «Фауст – Маргарита – Мефистофель» может адекватно оценить только зритель от 16 лет и старше? Думаю, гриф «12+» подошёл бы в самый раз. Зачем театру лишать себя наиболее отзывчивой публики, а юному театралу терять четыре года в освоении одного из главных сюжетов мирового искусства и его замечательного воплощения гениальным композитором?