Беседа с историком Юрием Жуковым «Тайны Особых папок Политбюро», напечатанная в ‹ 49 за 2007 г., вызвала большой читательский резонанс. Это ещё раз говорит о том, что личность Сталина по-прежнему вызывает интерес в обществе, жизнь и судьба Иосифа Виссарионовича продолжает волновать умы.
В полемику вступили наш коллега И. Гамаюнов и академик РАН Н. Петраков в № 51 за 2007 г., которым отвечает Ю. Жуков. Но тема этим, конечно, не исчерпывается.
Журналисту Гамаюнову и экономисту Петракову очень не понравились мои высказывания в «ЛГ». Что ж, бывает. А почему бы и нет? Ведь вроде бы все обладают правом иметь своё суждение. О чём угодно. О политике и футболе, медицине и эстраде. Тем более об истории.
Обычно личное мнение высказывают в предельно узком кругу друзей да приятелей. Опасаются нести их граду и миру. Чтобы публично отстаивать собственное, даже далеко не оригинальное суждение, да ещё переходящее в критику, которой как дубиной крушат головы несогласных, нужны знания. Основательные, глубокие. Не любительские, известные как верхоглядство, а профессиональные. Только и позволяющие не прибегать в самому же затеянном споре к единственному доступному аргументу – классической формуле: этого не может быть, потому что не может быть никогда.
Именно так принято в цивилизованном мире. Где царят демократия с присущими ей толерантностью – терпимостью к чужим взглядам, плюрализм – безоговорочное признание многих мнений по одной и той же проблеме. Те самые принципы, которые, как и мои взгляды, почему-то оказались для Гамаюнова и Петракова категорически неприемлемы. Пробудили в них гнев. Колкости «трамвайного» пошиба. Даже странный (по крайней мере для меня) призыв Гамаюнова, сформулированный в лучших традициях 1937 года, – «разобраться» со мной. К счастью, на дворе XXI век, и журналист воззвал не к печальной памяти НКВД, а всего лишь к некоему «профессиональному сообществу». Мол, ату его, ату!
Ну да ладно, переживём...
Внимательное чтение возражений моих оппонентов позволяет заметить объединяющее их. Не по душе им сама возможность появления непредвзятого, не подконтрольного кому-либо отношения к личностям и событиям советского прошлого. Не по душе и отказ от изрядно обветшалых, но зато таких привычных, удобных – ангажированности, преднамеренного подбора вырванных с кровью из контекста – фактов, дабы легче ими было жонглировать.
Не понравилась Гамаюнову, Петракову и сама идея воспользоваться ранее недоступными исследователям архивными материалами. Только и позволяющими восстановить все без исключения события. Установить их причинно-следственную связь. Увидеть истинную историю Советского Союза. Какой она и была в действительности, загодя не предрешая плохой или хорошей.
Словом, Гамаюнову и Петракову не годится именно то, что и составляет суть науки. Поиск неизвестного и приведение этого неизвестного к известности.
Особенно возмутило моих критиков моё отношение к Сталину. Почему? Да потому, что я не желаю априорно, как они, делать его преступником. Олицетворением «жуткого» советского прошлого.
Против Сталина – а под ним обычно разумеют всё наше советское прошлое – обвинения выдвинуты давно. Появились в пресловутом «закрытом» докладе Хрущёва. С тех пор непрерывно пополняются. Зарубежными открытыми врагами по холодной войне. Соотечественниками, невзлюбившими по различным причинам наше отечество.
Все они дружно и создают негативные эпитеты для Сталина: восточный деспот, кровавый диктатор, убийца миллионов. Да ещё наделяют от природы загадочным, открытым лично Гамаюновым, неким обострённым инстинктом власти. А чтобы их обвинения выглядели хотя бы на словах убедительными, всегда связывают Сталина с ГУЛАГом. При такой доморощенной «логике» ход практически беспроигрышный.
Не буду читать своим критикам лекцию по истории СССР. Ограничусь немногим. А начну с самого важного, основополагающего. С того, что и Гамаюнов, и Петраков без труда углядели. Назвали дракой, борьбой, схваткой двух группировок в руководстве. Просчитались в причине борьбы.
Но прежде чем перейти к объяснению, позволю указать экономисту Петракову на две его ошибки. Ошибки очень серьёзные, но простительные. Ведь он, судя по всему, весьма далёк от истории как науки.
Так называемые Особые папки – отнюдь не «полуофициальный» источник. Вполне официальный. Они содержат те решения и постановления Политбюро, ЦК или Совнаркома (Совмина), которые в момент принятия являлись секретными. На том основании и хранились отдельно, почти никому не доступные. Потому документы Особых папок остаются столь же официальным источником, как резолюции съездов и конференций партии, предварительно в обязательном порядке рассматривавшиеся и утверждавшиеся на заседаниях всё того же Политбюро.
Вторая ошибка Петракова: трудовые армии ни малейшего отношения к спорам о путях экономического развития страны не имели, да и не могли иметь. Являлись одним из наиболее одиозных выражений политики военного коммунизма. Созданы были в соответствии с резолюцией IX партсъезда «Об очередных задачах хозяйственного строительства» в апреле 1920 года, а распущены в декабре следующего – из-за перехода к НЭПу.
Итак, в чём же заключались расхождения в руководстве, между кем? Петраков безосновательно предполагает – по вопросам экономики, между левыми и правыми. И заблуждается. Отношение к мировой революции – вот главное, из-за чего спорили в руководстве СССР. Но не левые с правыми, а те и другие – с центристской группой Сталина.
Осень 1923 года. В Кремле с часа на час ждут сообщения о победе революции в Германии. Троцкий утверждает: «Центром европейских и мировых проблем является Германия» («Правда», 14.10.23). Ему вторит Зиновьев: «Союз пролетарской Германии и Советской России создал бы новую фазу НЭПа, ускорил бы и упрочил бы развитие нашей государственной промышленности» (там же).
Бухарин в возглавляемой им «Правде» поясняет: «Соединение самой могучей техники и промышленности Германии с сельским хозяйством нашей страны будет иметь неисчислимые благодетельные последствия» (там же).
В это верят пятеро из шести членов Политбюро – Ленин тяжело болен и потому уже не в счёт. Рыков и Томский готовы хоть сегодня выехать в Берлин организовывать там революционное правительство, будь на то приказ Политбюро. Только Сталин имеет особое мнение. «Если сейчас, – пишет он Зиновьеву и Бухарину, пытаясь охладить их пыл, – в Германии власть, так сказать, упадёт, а коммунисты её подхватят, они провалятся с треском» («Антология позднего Троцкого». М., 2007, с. 52).
Троцкий уже в принудительной эмиграции сохранит непоколебимую веру в мировую революцию. Ради того создаст IV Интернационал. Зиновьев и в 1934 году станет повторять старое, но не забытое: «Большевизм – это международное революционное движение... Предотвратить новую войну... может только победа пролетарской революции в решающих странах» («Большевик», 1934, ‹ 13–14, с. 32–56).
Сталин не говорил – действовал. Сначала добился вступления СССР в Лигу Наций – 18 сентября 1934 года, а в августе следующего от имени Коминтерна на его VI, последнем конгрессе, объявил об отказе от органически присущей этой международной коммунистической партии (ВКП(б) была её секцией) тактики революционной борьбы. Отныне, если компартия какой-либо страны хотела добиться власти, ей следовало идти к тому старым, парламентским путём. Использовать выборы.
Ну а теперь о том, что ближе и понятнее Петракову.
Если взять всю совокупность доступных нам документов, то разногласия между левыми и правыми, возникшие на рубеже 1927–1928 годов, станут выглядеть не столь уж упрощённо, как то видится Петракову.
Изначально оба крыла партии сходились, выступали солидарно в одном. Считали крайне необходимым не развитие лёгкой промышленности и аграрного сектора, а индустриализацию. И те и другие прекрасно понимали (в отличие от экономистов нынешних): без тяжёлой промышленности сделать повсеместно и постоянно сельское хозяйство рентабельным невозможно. Нельзя, не снабдив его самыми современными машинами. Для начала тракторами и комбайнами. Но в так приглянувшемся Петракову 1927 году Советский Союз закупил за рубежом 5020 тракторов, сам же произвёл всего 660. О комбайнах же никто и не мечтал.
За импортные машины для села приходилось платить валютой. Её же давал только экспорт. Того, что готовы были купить на мировом рынке.
Журнал «Советская торговля» (‹ 45–46 за 1928 год) так представил наш экспорт за 1927–1928 бюджетный год: 17% – пушнина, 15,4% – нефть и нефтепродукты, 12,6% – лесоматериалы, включая спички, 6,4% – яйца, 6,2% – масло, 5,4% – зерно, 3,3% – лён и кудель, 2,6% – жмыхи, 2,5% – мясо, 2,2% – марганец, 1,6% – сахар... Далее следовала мелочь вроде мездрового клея, рогов и копыт (да-да, Остап Бендер не занимался ерундой)...
Вывоз принёс 784 миллиона золотых рублей, за ввоз пришлось заплатить 945 миллионов рублей. Убыток – 161 миллион, сразу же превратившийся в долг. Долг, который следовало выплатить как можно быстрее, чтобы не нарастали слишком большие проценты.
Вот потому и потребовалось быстро, резко нарастить объём хотя бы одной статьи экспорта. Какой? Разумеется, хлеба. Именно тогда осознали – хлеб нужен не только для того, чтобы кормить город. Вспомнили: царская Россия всегда вывозила его. Даже тогда, когда голодала не одна губерния, на что не обращали внимания, а регионы.
Хлеб – золото! Настоящее, высокой пробы. Оно и породило всё то, столь искажённо представленное Петраковым. Не придуманный академиком «ход мыслей» Сталина (интересно, кто выступил медиумом на том спиритическом сеансе, на котором дух Сталина исповедовался Петракову?), а жестокая необходимость. Стремление побыстрее расплатиться по долгам, продолжать покупать за рубежом всё необходимое. Помимо сельскохозяйственных машин – автомобили, рельсы, карандаши, медицинские градусники, краски, многое иное. Только потому и разъехались по стране члены Политбюро, а не один Сталин. Им предстояло любой ценой добиться выполнения поставок хлеба в запланированных объёмах. На экспорт, по заключённым договорам.
В декабре 1927 года состоялся XV съезд партии. На нём глава правительства и бессменный лидер правых Рыков заявил то, о чём Петраков, видимо, не подозревает: «На протяжении ближайших пяти лет процесс индустриализации страны будет зависеть от торговли с заграницей». Так он выразил своё мнение, где же найти источник финансирования создания в СССР тяжёлой промышленности.
Рыкова поддержал Микоян, нарком торговли: «Ввозить можно только на деньги, вырученные от экспорта, ибо у нас нет ни больших запасов золота, ни заграничных займов».
Всё это прошло мимо Петракова. Ведь он постигал наше прошлое только по резолюциям... Что же на самом деле происходило на XV съезде, о чём там говорили, спорили, экономиста-критика не заинтересовало. А зря. Именно на том съезде и решили дружно – вечно покупать за рубежом всё необходимое нельзя. Надо производить самим. И постановили создавать собственную промышленность. Для начала – тяжёлую. Разработать пятилетний план, согласившись с предложением правых: источником финансирования должна послужить в основном внешняя торговля.
Отсчёт пятилетки начался с 1 октября 1928 года, а в конце следующего разразился мировой кризис (о нём экономист Петраков почему-то и не вспомнил). Никто больше не покупал. Только продавал, даже по бросовым ценам, но как можно больше. Советский Союз оказался перед выбором. Или заморозить все стройки, но продолжать платить за купленные у «Форда» Горьковский автомобильный завод, у «Катерпиллера» – тракторные, комбайновые. Многим иным фирмам – за поставленные строительные машины, заводское оборудование.
Поступить так – безумие. Так посчитало руководство. Избрало иной путь. Чего бы то ни стоило, довести начатое до завершения, пуска. Стать наконец не аграрно-промышленной, а индустриальной державой. Такое решение заставило прибегнуть к предложенному ранее левыми источнику финансирования. Сугубо по Преображенскому – Троцкому. К принудительному изъятию средств у кулаков (а в нищих областях, каких у нас было большинство, ими считали середняков), у нэпманов.
«Разобраться» с деревней помог опыт Временного правительства, ещё в мае 1917 года распространившего нормированное распределение хлеба в городах с Петрограда на всю, кроме Закавказья и Туркестана, страну. И введшего одновременно монополию государства на хлебную торговлю (Петракову рекомендую посмотреть ‹ 105, 140 и 166 «Собрания узаконений и распоряжений правительства» за 1917 год).
Вот отсюда – мировой кризис, наши зарубежные долги, необходимость чем-то расплатиться – все перипетии с раскулачиванием, с коллективизацией. Лишь отсюда, из крайне жестокой необходимости, из полной, казалось, безысходности, но не по «злой воле» Сталина.
В конце декабря 1930 года Сталин и выступил впервые как тот самый Сталин, которого мы все себе представляем. Отстранил дискредитировавших себя правых. В ситуации, грозящей стране крахом, взял на себя ответственность за судьбу Советского Союза – так он понимал власть. Прежде всего занялся завершением пятилетнего плана. Предельно урезанного, куцего. Только с завершением его, условного, явно пропагандистского, перешёл к решению задач политических...
А теперь о том, что не даёт покоя моим критикам. О репрессиях. Да, к концу первой пятилетки и возник ГУЛАГ. Принудительный труд на очень многих стройках пришлось применять из-за нехватки средств. Понятно, что дешевле использовать труд заключённых, нежели за валюту, которой практически не было, приобретать экскаваторы, бульдозеры, скреперы. Да, дольше, намного. Но дешевле.
Ещё использовали заключённых и потому, что по доброй воле в глухие, необжитые места, да ещё в Сибирь, на Колыму, Крайний Север ехать по своей воле никто не хотел. Не появились ещё комсомольцы-энтузиасты середины 50-х годов. Да и вахтенный метод ещё у нас не изобрели.
Приведу только один пример. Все сегодня знают о Норильском комбинате. Хотя бы по имени Потанина, неизвестно как ставшего его владельцем. По приключениям совладельца в Куршевеле в минувшем году. Так вот, впервые о строительстве Норильского комбината на заседаниях Политбюро всерьёз заговорили в июне 1932 года. В начале следующего ответственность за его возведение возложили на только что созданное Главное управление Северного морского пути. Даже согласились с доставкой необходимых материалов, людей по единственно возможному пути – по Енисею.
Но как Отто Юльевич Шмидт и его подчинённые ни пытались выполнить задание партии – стране крайне нужны были никель, вольфрам, платина, золото, многие иные редкие металлы, что хранили недра полуострова, – дело не двигалось. По весне вербовали три-четыре сотни рабочих, десяток инженеров и техников. Доставляли на Таймыр. А по осени, с приближением холодов, до того, как Енисей встанет, все они устремлялись на юг. На материк, как говорят на Севере.
Так продолжалось три года. Лишь когда стройку Норильского комбината передали НКВД, работа наконец закипела. Всего за три года – используя труд заключённых – удалось и начать добычу, и завершить цеха комбината.
Последнее. Кто же сидел в ГУЛАГе?
Не стану вдаваться в детали, занимать место на газетной полосе. Предложу всего две цифры. Красноречивые.
В настоящее время в тюрьмах и лагерях Российской Федерации пребывает 1 100 100 (миллион сто тысяч) человек. Разумеется, все они – уголовники.
В 1937 году, когда шли массовые репрессии, в тюрьмах и лагерях (ГУЛАГ!) всего Советского Союза находился... 1 200 000 (миллион двести тысяч) заключённых. Отбывавших наказание по разным статьям. Уголовным, политическим.
Вот так-то.
Теперь особо для Игоря Гамаюнова. Только для него. Журналист решил с грохотом вломиться в широко распахнутые ворота. Как нечто, никому не ведомое, сообщил об арестах, расстрелах священнослужителей. Но разве кто-нибудь отрицает это? Ведь речь идёт о другом. Напрочь забытом Гамаюновым.
1936 год. Из репертуара Камерного театра снимают комическую оперу Бородина–Бедного «Богатыри». Лишь за то, что она «даёт антиисторическое и издевательское изображение крещения Руси, являвшегося в действительности положительным этапом в истории русского народа». («Правда», 14 ноября).
1943 год. Опять же по инициативе Сталина, столь нелюбимого Гамаюновым, происходит одно из важнейших в истории Русской православной церкви событий. Окончательное восстановление упразднённого ещё Петром Первым патриаршества («Правда», 5 августа).
А с такими фактами как быть? Сделать вид, что их никогда и не было?
Ну и последнее. Начало фразы – «если бы я был писателем» – полагал понятной любому. И её 
сослагательную форму, и то, что речь пойдёт об образах, ассоциациях. Как оказалось, они недоступны Гамаюнову. Потому скажу проще. Просто напомню ревнителю православия 43-й стих главы 23-й Евангелия от Луки. Слова Христа, обращённые к одному из двух распятых с ним разбойников: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю».
Подумайте о том, Гамаюнов. Может быть, мысль та и найдёт отзвук в душе вашей.
21 января Юрию Николаевичу Жукову исполнилось 70 лет. Поздравляем его с юбилеем, желаем крепкого здоровья, творческих успехов, а также честных, талантливых оппонентов, в споре с которыми рождалась бы истинная картина русской истории ХХ века.
«ЛГ»