Где-то перед концом
Жизнь идёт моя несколько сгорбленно –
Лет охапка проклятая ей тяжела.
Привыкаю. В тумане утоплена,
Моя тропка неясно куда завела.
Плохо вижу уже, слышу плохо я.
Где свобода моя? Где укрытье от бед?
И боюсь, что нуждается в посохе
Это небо моих быстро прожитых лет.
Время кажется скользкой минутою.
Спотыкается смысл, и дышу я едва.
Лишь душа моя веною вздутою
Мне пульсирует, что я слаба, но жива.
Пульс стучит: хватит музыки ноющей,
Если мир существует, то он на виду.
Имя внучки – Божана, оно ещё
Будет греть моё сердце, пока не уйду.
В конце верховой езды
Серый туман душу зимы откашлял,
и на рассвете
Тронулся день – как взмыленный конь
в белой попоне из слёз.
Кто-то заплакал во мне,
но не хочет мне жизнь ответить,
Куда так спешит и куда тебя конь понёс.
Куда поскакал и куда жеребца
погоняешь ты снова?
В мыле наш конь, да и мы были в мыле
до этого самого дня.
Конская грива в грязи,
и вконец поистёрты подковы,
Коня пожалей… Заодно пожалей и меня, –
Отсюда меня уведи, слава Богу,
мы живы-здоровы,
Сверни на верхнюю улочку,
подальше от глаз чужих.
Отпустим на волю коня,
новые справив подковы,
Радуясь воле его и слёз не пряча благих.
Поздний восход солнца
Лиляне Боане
Как вечность, я не подвожу итога,
Хотя закатный час уже в моей крови.
Ужель альцгеймер настигает Бога –
Забыл он, что стара я для любви,
И бросил плоть в трескучие объятья
Мужчины. Страсть – самоубийства дочь, –
Но я живей волны. Какое счастье! –
Влюблённее, чем ты, в ту памятную ночь.
Я навела – не много и не мало –
Порядок всех вещей в бескровном их миру.
Задымленная временем, вздыхала
И гнулась я, как стебель на ветру.
Вновь жизнь без маски и без макияжа
Свой длинный вопль читает по складам.
Нам опасаться нечего, и даже
Взойдёт заря и свет добавит нам.
Перевела
Единственный выход, быть может…
Когда слова твои не спят,
и в гневе разъедают ухо,
и горло глубоко скоблят,
как хлеба чёрствая краюха,
ты попытайся, выбрось вон
свой страх, чтоб задышалось вволю,
чтобы тебе приснился сон,
который смысл откроет – в боли.
Ты облегченья своего
не скроешь от небес отныне.
Молиться станешь ты мужчине,
приняв за Господа его,
чтоб сохранить ещё на миг
любви короткой бесконечность,
хотя б на миг! – авось, твой крик
сломает дверь Господню в вечность.
А вроде бы так естественно
Видела я,
как душа нашего дома ушла.
Так просто – взяла и ушла,
вместе с шагами моего сына,
с улыбкой его девушки.
Осталась только груда красоты.
В толчее ненужных предметов
пульсировало, задыхаясь, моё сердце,
то самое, материнское,
как будто встретившееся с тромбом,
перекрывшим артерию жизни.
А жизнь продолжала свой путь –
освобождающими толчками крови
к другому уже,
к их бытию.
Житейское последовало за смыслом,
за новенькой детской коляской.
Перевела
Стены
Самоубийственно бьётся,
бьётся об стекло
заблудшая пчела.
Вроде бы рядом – простор,
и тепло медвяного солнца,
и густой запах майских трав,
а она никак не может
взлететь!
Невидимая злая сила
швыряет её назад, оглушает,
опрокидывает снова и снова –
всё менее золотую,
всё более свинцовую…
Всё более свинцовая,
всё менее золотая –
подошла я к концу своего длинного дня.
Обессилела от столкновений
о невидимые границы
отпущенного мне Богом.
А какие дали звали меня,
какие дали!..
И приведётся ли увидеть в тот –
последний – час,
как этих стен стекло взрезает
душа моя,
словно алмаз!
Выбрасывание хлама
То, что мне одной
было дорого:
старый дом,
который в одиночестве прозябает;
фотографии,
на которых все живы,
а я распахнула, как лепестки,
любопытные глаза;
книги,
которые любила перечитывать;
письма,
которые боялась снова прочесть;
щербатую чашку,
поившую меня молоком детства,
и другую, поднёсшую матери
предсмертный глоток воды, –
всё,
имевшее для меня неизмеримую цену,
превратится в груду хлама,
как только я отсюда уйду.
Молодая чистюля его выкинет,
будет рада: насколько просторнее
здесь и там!
И на месте расчищенном начнёт складывать
своей жизни
будущий хлам.
Моя вечность
Меня поучали:
люби только то,
чего нельзя потерять!
А кому же тогда пожалеть
уязвимое, тленное,
то, что отцветёт
с наступлением вечера?
Моя вечность
состоит из мгновений.
Из инея,
прежде чем его солнце слизнёт.
Из садов, не схваченных изморозью.
Из стеклянно-хрупких близостей
(чем непрочнее –
тем сердцу милей…).
Люби их нежно и грустно,
люби их, пока не растаяли,
не обратились в прах,
пока тебя не покинули
и звук шагов не утих…
Или же –
пока ты не покинула их.
Перевела
Сожжение книг
Костры из книг на площади горят,
Во мраке алым пламенем пылая.
И люди разъярённые кричат
Их авторам: «И вам судьба такая!»
И вроде не из тех, кто в эти дни
Кровавый символ на рукав нашили,
И не фашисты вроде бы они,
И не обманутые простофили,
Напротив – гуманисты, доктора,
Окончившие университеты.
Я знаю, что когда костры горят,
От ярости не стоит ждать ответа.
Но вопрошаю: Разум, что всегда
Владыка в университетских стенах,
Зачем не победил людей тогда,
Зачем не опалил кострами теми
Их совесть – тех, кто в ярости слепой
Рукоплескал вершащейся расправе?!
И лишь София-мудрость ночью той
Смотрела с болью на своё бесславье.
Задремавший ваксаджия*
Он, что всегда и работящ, и ловок,
В полдневный час вдруг голову склонил
На миг над сундуком своим зелёным,
Две щётки на колени уронив.
Что снится пареньку? Возможно, лето.
Для ваксаджии лучшая пора,
Конечно, эта – с ливнями и светом,
Когда народ спешит к нему с утра.
Душа поёт, а сердце веселится.
Мелькают руки… Вдохновенен взгляд…
Закончив, словно в зеркало, глядится
В чужую обувь, сделанному рад…
А может, снится пареньку сегодня,
Как из кафе, растерянная, вдруг
Красавица небесная выходит
И подставляет мастеру каблук.
И видят все, как идеальной парой
По городу сквозь дождь идут они…
Пусть он простой бедняк в одежде старой,
Но он богат на молодость и сны.
*Ваксаджия – чистильщик обуви.
Перевёл
Замкнутый круг
Пусть и сотни барабанов загремят –
души мёртвых спят, сует не зная!
Так и звёзды, в небесах блистая,
дел земных не ведая, горят.
У светил заботы неземные
и вселенских ребусов узоры.
Ищет ближних человек и смотрит зорко,
как горят на небе уголья ночные.
Ловит непонятные сигналы
человек в пульсации Вселенной.
Счастлив этим он самозабвенно!
Остановится когда-нибудь? Едва ли.
Жажда царств –
богатства, славы, страсти…
Звёздный голод с ними слит в судьбе.
Как постскриптум звёздных дум небес
вербный цвет над каждой веткой властен…
Перевела
Оптика
Когда поэт свои очки сломает,
уже не купит он себе другие.
Бедны поэты стали в наше время.
И слава Богу, что ему не надо
считать пожитки, нить вдевать в иголку
и гвозди забивать. Он только пишет.
Всё пишет, пишет без конца и края.
И если ты стихи ему закажешь,
то не дари очки ему, а просто
налей ему вина в бокал тончайший.
Внуши любовь. Заставь страдать безумно.
Пусть плачет он. Поэту слёзы – точно линзы:
сквозь них слова он подлинными видит,
они прекрасны, смертоносны…
Перевела