Солженицын: историк или писатель?
Виктор МАСЛОВ, академик РАН, лауреат Ленинской и Государственных премий
Эссе А.И. Солженицына «Размышления над Февральской революцией» я проанализировал, с одной стороны, как литературный критик, ассоциированный член Секции литературы и языка РАН, а с другой – как человек, старшие родственники которого участвовали в самой гуще событий Февральской революции в Петрограде. Причём А.И. Солженицын дал резко негативные и эмоционально окрашенные оценки людям, о которых я слышал только хорошее.
Известно, что история не терпит сослагательного наклонения. Вся же работа Солженицына написана в сослагательном наклонении: «...если бы в ночь на 3 марта не задержали первого манифеста и уже вся страна и армия знали бы, что Михаил – император, – потекло бы что-то с проводов, донёсся бы голос каких-то молчаливых генералов, Михаила уже везде бы возгласили, в иных местах и ждали б, – и он иначе мог бы разговаривать на Миллионной». «Прибудь Михаил в Могилёв – конечно, Алексеев подчинился бы ему». Солженицын не только учит «задним числом», как надо было поступать людям в той ситуации социальной катастрофы, но и приписывает мысли тем деятелям, которые участвовали в этом процессе. Только себе это может позволить писатель, но не историк.
М. Булгаков в рецензии на Ю. Слёзкина писал, что писатель должен любить своих героев. Кого любит
А.И. Солженицын в этом литературном эссе? Таким героем, которого автор любит, хотя и осуждает, является царь Николай. И даже идеология Солженицына, как я её воспринял ещё по его давнему страстному выступлению в Курчатовском институте (в середине 60-х), совпадает, на мой взгляд, с идеологией как Александра III, так и Николая II. Суть её, грубо говоря, в том, что царь – помазанник Божий, ему присягали и тот, кто ему возражает, – изменник.
Писатель, подобно актёру, согласно системе Станиславского может настолько вжиться в образ своего героя, что будет смотреть на мир уже его глазами. Не мог же в самом деле Солженицын сам полагать, что «агитаторы камнями и угрозами насильственно гнали в забастовку рабочих оборонных заводов», зная, что на оборонном заводе должна быть охрана. А царь мог так думать, поскольку он создавал свой собственный мир и, как известно, очень часто предавался фантазиям. Только так можно объяснить эссе Солженицына.
Характер человека более рельефно проявляется в сложных для него ситуациях. С детства образ Николая II вырисовался у меня по рассказам близкого друга нашей семьи – дяди Саши, сына лейб-медика двора Льва Васильевича Попова. Он провёл целый месяц у постели царя, когда тот был болен воспалением лёгких в Крыму, и вылечил его. Этот же образ поддерживался рассказами Александра Фёдоровича Керенского в то время, когда царь и его семья были арестованы. Александр Фёдорович был просто им очарован.
Царь жил в мире, придуманном им самим. И Солженицын блестяще отобразил этот не вполне реальный мир, но от своего имени. Входя в образ царя, как актёр, играющий его роль, писатель анализирует ошибки и слабости с позиции созданного им же образа: он предал свой народ, проявив слабость и защитив своего сына от колоссальной ответственности, лишил народ священного для него «хозяина Земли русской». Напрасно он поддался на уговоры генерала Рузского, надо было бы подождать дня три, и всё бы изменилось. Россия любит его, кроме Петербурга с его подхалимами и предателями – нарыва, который нужно удалить хирургически. Это Пётр, «топтавший народную душу», «создал в северо-западном уголке страны своё сумрачное творение».
Выше я уже упомянул об агитаторах, которые подстрекали к забастовке рабочих оборонных заводов. Надо было расстрелять этих агитаторов ради блага России. Это его, царя, слабость. А Алексеев должен был «по телеграфу продиктовать Петрограду ультиматум – и даже не возникло бы малой междоусобицы, цензовые круги присмирели бы тотчас, разве похорохорился бы недолго Совет депутатов, перед тем как разбежаться».
Далее можно предположить, что царь думал о восстании кадетов военных училищ, но Хабалов им не приказал выйти на борьбу (спасибо Хабалову, мой дядя как раз заканчивал Михайловский артиллерийский кадетский корпус). У царя, который абстрактно смотрел на народ, рука не дрогнула бы послать на смерть юношей, как не дрогнула она в 1905 году («Это было необходимо», – писал он жене). Не дрогнула она и у Солженицына, когда он это писал.
Несмотря на возражения всех министров, царь совершенно правильно поддержал Витте и ввёл золотой червонец – великий акт! Он не внял Распутину, который телеграфировал ему, наказывая ни под каким видом не начинать войну. Он её начал. Но не было никого, абсолютно никого из его окружения, кроме царицы, Вырубовой, Фредерикса, а из генералов – графа Келлера, кто бы разделял его идеологию. Вырубова вспоминала: «Я глубоко сознавала и чувствовала во всех окружающих озлобление к тем, кого боготворила, и чувствовала, что озлобление это принимает ужасающие размеры...» Брат царя, Михаил, говорил Родзянко: «Брата и её (царицу) окружают только изменники. Все порядочные люди ушли…»
Сложилась ситуация, о которой говорят – «вся рота шла не в ногу, а один ефрейтор – в ногу». Кроме небольшой компании, состоящей из «нескольких офицеров-московцев, самокатного батальона», «никто в Петрограде не отличился защитой трона». Добавлю: эти люди захватили Зимний дворец, но комендант дворца выпроводил их. Тогда они, редея по дороге, направились в Адмиралтейство. Морской министр И.Д. Григорович их также выпроводил, и они разошлись по казармам.
Царь не был слабохарактерен, но, потерпев поражение, ругал себя за слабость. Надо быть, считал он (а с ним и вошедший в его образ Солженицын), ещё твёрже, тогда не было бы катастрофы. Его окружали дурные и глупые люди, такие как (словами Солженицына): Протопопов – «психопатический болтун, лгун, истерик и трус», генерал Хабалов – «полудремлющее бревно, бездарный, безвольный, глупый», Мрозовский – «ничтожный», «Иудович Иванов» (генерал Николай Иудович Иванов), негодность которого вовремя не разглядел царь, не обратив внимания на его отчество, «легковесный» Сазонов, «пустоголовый» Сухомлинов, великий князь, главнокомандующий Николай Николаевич показал себя «таким же дутым глупцом, как Родзянко»…
Думаю, что Солженицын правильно описал переживания царя и сомнения в верности своих поступков. Почему я так думаю, ведь это-то никому не известно? Потому что был ещё один эпизод, когда Николаю пришлось отступать от своих правил. Известно, что, подписав манифест 17 октября 1905 года, он позже признавал, что проявил слабость. Известно также, что постфактум он не считал революцией события 1905 года.
В итоге можно сказать, что А.И. Солженицын создал интересный образ царя в окружении изменников и дураков, которые, правда, совершенно не соответствуют своим прототипам.
В завершение ещё об одном страстном призыве писателя. Отрывок весьма эмоционален: «Молодёжь из военных училищ? – её не позвали на помощь… – но, заметим, училища и не ринулись сами, как бессмертный толедский Альказар 1936 года. В феврале 1917-го никто у нас не пытался устроить русский Альказар… ни в каком училище. В Николаевском – было движение, но не развилось...»
Явно, что это – не мнение Николая, а лирическое отступление самого писателя. А к кому призыв? Кто-нибудь знает, что такое «толедский Альказар»? Наверное, те, кто торжественно отмечал в прошлом году 70-летие Альказара – юбилей восстания Альказарского военного училища, во время которого в борьбе с правительством Испании погибли мальчики, выступившие на стороне небезызвестного национал-патриота генерала Франко, поднявшего мятеж при поддержке Гитлера и Муссолини… Так что ясно, кто может откликнуться на призыв «устроить русский Альказар».