…Он отстригал лишние ветви детских фантазий до тех пор, пока не обнаружил, что это были не ветви, а корни.
Россия слишком многообразна, чтобы её «пестрядь» можно было привести к государственному единообразию без общих химер, и одна из самых старых – «империя», изначальный смысл которой – объединение несхожего. Так пишет Лев Аннинский («ЛГ», № 11–12, 2009), и спорить ли с этим мне, столько раз повторявшему, что нацию создаёт общая система коллективных иллюзий. Однако финал статьи Л. Аннинского даже мне показался слишком смелым: «Без неистребимой детскости, сохраняющейся в тысячелетнем русском характере, не сохранить нам ни культуры, ни страны, ни народа».
Ведь детскость – это вроде как безответственность? Или что-нибудь ещё похуже? Вот и по мнению Анны Яковлевой («ЛГ», № 19–20), «дети бывают такими чудовищами, что нечасто и среди взрослых встречаются. Редко по пониманию, гораздо чаще – по неведению различия добра и зла». Да и Блаженный Августин писал, что младенец порочен, он только слаб. Так существует ли какая-то «хорошая» детскость, по отношению к которой мы могли бы признать мудрость этих слов – «будьте как дети»? И как понимать призыв А. Яковлевой «Пора взрослеть»? В чём это должно выражаться?
В умении различать химеры и идеалы, как предлагает А. Яковлева? Химера-де – это чудовище, сшитое из частей разных животных, а идеал – это нечто вроде горизонта, то есть вымышленной линии, до которой на самом деле дойти нельзя, сколько ни шагай. Тем не менее «если идеал выбран правильно, то есть горизонт видится горизонтальной линией, а не сикось-накось, то по дороге к нему человек способен обретать многие полезные вещи и очеловечивать пространство, топая по нему. С химерами же – другая история с географией: когда их принимают за идеалы, то все утопии, то есть, по определению, славные места, которых на самом деле нет, превращаются в антиутопии, то есть в места ужасные, которые непременно обретают реальность».
Метафора с горизонтом не слишком мне понятна – именно горизонт и есть линия, которой нет. А вот идеалы изготавливаются ровно так же, как и химеры, – сшиваются части, отрицающие друг друга: планирование и свобода, безопасность и состязательность – перечислять можно очень долго, но суть одна: стремление преодолеть хотя бы в фантазии неустранимый трагизм бытия, в котором усиление одних желанных для нас начал неизбежно происходит за счёт подавления других, ничуть не менее драгоценных. Различия между идеалами и химерами примерно такие же, как между лицами и рожами, – у наших друзей лица, у врагов рожи.
Вернее, не совсем так. Когда при попытках осуществить химеру нам посчастливится не ввергнуться в слишком уж страшные катастрофы (благодаря тому, что исполнители не были последовательны), мы называем её идеалом. А когда при попытках воплотить идеал мы следуем ему буквально и обнажаем его противоречивость до конца – тогда мы начинаем называть его химерой. То есть различие проводится задним числом в зависимости от того, признаем мы предприятие успешным или неуспешным, считаем мы себя выигравшими или проигравшими.
Так не есть ли и пресловутая взрослость не что иное, как поклонение успеху? Отождествление удачи с мудростью?
Попробуем отделить детскость от взрослости на умозрительном примере. Васька сбегает с урока, я честно отсиживаю, хотя и страстно ему завидую. Но когда он получает трёпку от папаши, я понимаю, что я поступил как взрослый, а он – как мальчишка. Я сижу за учебниками – он киряет в парадняке, – опять завидно. Но когда я оказываюсь старшим научным сотрудником, а он грузчиком на продовольственной базе, я снова убеждаюсь, что взрослым был я. Он пьёт пиво и забивает козла – я борюсь за демократию и частную собственность, поскольку в Америке безработный получает больше нашего профессора. Я снова добиваюсь своего – демократия приходит под ручку с частной собственностью, и я оказываюсь безработным. А Васька оказывается при дефицитном сахаре и живёт, запиваючи свой успех шотландским виски.
Однако открытие границ помимо виски для Васьки приносит и мне возможность подработать в Луизианском университете. К тому же Васька просаживает все свои дурные бабки в уличном лохотроне, а я по-умному вкладываю свои сбережения в банк «Чара», очарованный заклинаниями «банковский процент», «финансы», «инвестиции», «рынок всё расставит по местам»…
Но я же взрослее, я умею извлекать правильные уроки: нельзя связываться с фирмами-однодневками, какая-нибудь американская ипотечная система – это действительно солидно, Ваське с его детским кругозором ни за что не возвыситься до столь мудрых и ответственных выводов! У нас же в России все однодневки: и банки – однодневки: и партии – однодневки, и политики – однодневки! Другое дело – Европа, там каждый газон поливают триста лет, там что ни министр или дипломат – то барон или лорд с десятью поколениями предков, блиставших на государственных поприщах!
Сплошные фраки, цилиндры, дипломы престижнейших университетов – и вдруг приходит недоучившийся мазила, ефрейтор Шикльгрубер, и обыгрывает всех лордов и баронов по всем позициям – по политическим, дипломатическим, военным… Ну да, впрочем, чего ждать от избалованной аристократии, вот кто действительно силён практическим разумом – еврейство, за которым двухтысячелетний опыт выживания! Вот уж действительно старинная «фирма»! Но когда Гитлер пришёл к власти, практически весь хор властителей дум немецкого еврейства призвал не к бегству, а к спокойствию: всё утрясётся, свежевыпеченный канцлер, сделавшись из предводителя уличных толп государственным деятелем, окружённым образованными политиками во фраках и цилиндрах, конечно же, не станет проводить в жизнь крайние лозунги своей пропаганды, рассчитанной на одурачивание простаков! Но мы-то не простаки!
Лишь очень немногие из этих «сионских мудрецов» остались живы – благодаря тому, что нацистская Германия была разгромлена коммунистической Россией, возглавляемой недоучившимся семинаристом Джугашвили. Который в конце концов тоже переиграл всех фон-баронов по всем позициям, оседлав коммунистическую, антиутопическую химеру, которая через одно поколение проиграла химере капиталистической в том вечном состязании грёз, именуемом человеческой историей.
И кто же в конечном счёте оказался самым взрослым? Я думаю, греки, поскольку они были не просто взрослыми, но ещё и древними: они считали человека бессильной игрушкой рока, и если рок того пожелает, то вся человеческая мудрость окажется лишь изощрённым путём к гибели. Дети поклоняются кратковременному успеху, взрослые – долговременному, но когда приходит что-то по-настоящему новое, то весь этот пошлый опыт, ум глупцов, идёт лишь во вред, создавая иллюзию понимания и предвидения там, где нет и не может быть ни понимания, ни предвидения. Как любил повторять мой дед Кузьма, металлист высшей категории, век живи – век учись и дураком помрёшь. Это, пожалуй, и есть конечный вывод мудрости земной. Выше этой черты повзрослеть невозможно. И я сегодня больше ориентируюсь не на содержание, а на интонацию: если говорит уверенно, с апломбом, значит, перед тобой дурак, каким бы стеклярусом эрудиции он ни переливался.
В своём романе «Нам целый мир чужбина» я вывел героя, который в молодости предавался романтическим мечтам, а потом решил повзрослеть. И отстригал лишние ветви детских фантазий до тех пор, пока не обнаружил, что это были не ветви, а корни. Я думаю, самым взрослым оказывается тот, кто не собирает себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, а витает в облаках, как и подобает человеку фантазирующему. Вкладывает свои труды и мечты в такие долговечные «фирмы», как наука, искусство, народ, человечество…
Именно эту верховную взрослость Лев Аннинский, по-видимому, и называет детскостью, без которой не сохранить ни культуры, ни страны, ни народа, ни планеты.
, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Код для вставки в блог или livejournal.com:
Не ветви, а корни
Россия слишком многообразна, чтобы её «пестрядь» можно было привести к государственному единообразию без общих химер, и одна из самых старых – «империя», изначальный смысл которой – объединение несхожего.
КОД ССЫЛКИ: