Алексей ПЫСИН не был избалован ни наградами, ни должностями, ни официальным вниманием, да и сам он, тихий и медлительный, напоминал скромного провинциала. Даже во времена своей популярности, когда его новые стихи читатели выискивали в свежих номерах журналов, а журналы и газеты печатали хвалебные статьи, он умудрялся быть незаметным.
К своему поэтическому признанию Алексей Пысин двигался медленно. С первыми стихами он выступил в печати ещё в 1938 году, а первую свою напечатанную книжку взял в руки только в 1951-м, когда ему уже было за тридцать.
Родился Алексей Пысин в 1920 году в деревне Высокий Борок на Краснопольщине, самом лесном районе Могилёвской области.
В дальнейшем его судьба разворачивалась, как у многих его деревенских сверстников, которых манил к себе город. После окончания средней школы в 1938 году поступил в Коммунистический институт журналистики. Но учёба была недолгой. События 1939 года, приведшие к воссоединению Белоруссии, сказались и на его дальнейшей судьбе. Со второго курса его направляют в Западную Белоруссию, под Белосток, литературным сотрудником Бельской районной газеты.
А потом началась война. Об этом этапе Пысин по-солдатски коротко и лаконично говорит в своей автобиографии: «По дорогам войны в шинели и каске прошла моя юность. Был на Западном, Калининском, Ленинградском, Первом и Втором Прибалтийских фронтах».
C фронтовых дорог на родные могилёвские просёлки «не взятый войной» демобилизованный солдат Алексей Пысин вернулся в 1946 году. Вернулся с двумя ранениями, тремя боевыми медалями и жаждой жить и работать. Он пишет очерки, статьи, репортажи, а когда просит душа – стихи. И они всё чаще и чаще начинают появляться на страницах республиканской печати.
Известность к Алексею Пысину пришла со сборником «Мои меридианы». Жил он тогда уже в Могилёве, куда переехал в 1958 году по окончании двухгодичных Высших литературных курсов в Москве, получив приглашение на работу в областную газету «Магілёўская праўда».
Этот сборник Пысина, вышедший в 1965 году, стал переломным в его творчестве. Именно в нём поэт развернулся в полную силу своего таланта. И каждая последующая книга, а их при жизни поэта вышло ещё шесть, подтверждала это.
Один из самых сильных и постоянных мотивов в творчестве поэта-фронтовика – мотив верности фронтовому братству, своему долгу перед теми, кто погиб. Белорусская критика, которая не оставляла без внимания творчество Пысина, особенно после присуждения ему Государственной премии БССР имени Янки Купалы за книгу «Твои ладони» в 1968 году, находила параллель творчеству Алексея Пысина в белорусской прозе: «В показе войны, в постоянном обращении к её драматическим коллизиям Алексея Пысина можно сравнить с Василём Быковым, они… с большим вниманием и душевной отдачей изображают события и обстоятельства военного времени, высвечивая их нравственное и духовное содержание»…
В 1980 году, к 60-летию со дня рождения, Алексею Пысину присваивают звание заслуженного работника культуры Белоруссии. В Москве готовился к изданию его сборник «Есть на свете мой олень». Анализируя этот последний прижизненной сборник Алексея Пысина, та же белорусская критика отметила, что в нём наряду с такими важными для поэта понятиями, как долг, память, на первый план вышло ещё одно – категория доброты...
В одном из своих последних стихотворений поэт признавался:
Я хотел (душа мечтала)
Мир засеять добротой.
Доброта – редкое и опасное состояние души. Открытое и соболезнующее всему миру сердце выдерживает недолго…
Алексея Пысина не стало 27 августа 1981 года. Поэт-фронтовик, он ушёл в свою дивизию. К однополчанам…
Есть на свете мой олень 
Есть на свете мой олень,
И такое есть моленье:
Пусть сопутствует оленю
Тёмный мох и светлый день!
Вы, носители беды, –
Я и сам стрелять умею –
Дайте моему оленю
Жить под веткой доброты!
Под стрехой лесных берёз
Лист трепещет алой тенью.
Может, это страх оленя
Тут осинкою пророс?
Долго-долго мне идти
По осиновой аллее.
Мне увидеть бы оленя…
Снова выстрел впереди.
*** 
А снег – у каждого он свой,
Как сон, как праздник на пороге,
Как ощущение тревоги,
Как утешенье и покой.
За снегом снег… Припомню всё,
Со дня забытой снежной бабы:
И стёжку в школу, и забавы,
И первый бой, и смерть друзей.
И как бы в прошлом ни мело,
Снега снегами заметая,
Свой снег могу узнать всегда я,
В нём то я вижу, что прошло.
И как бы в мире ни мело,
Свой снег узнаю я и завтра,
Он прошлых зим моих соавтор,
Ведь что-то в нём есть и моё.
Простор нам нужен, ширь полей,
Чтоб высевать на гладь их густо,
Все мысли чистые и чувства,
Свою любовь к земле своей.
Летит, приветствуя меня,
Мой снег,
как белый свет, богатый
На боль, на радость, на утраты, –
Слепя,
сияя
и маня…
***
Так гремело, так светило, –
Призвала гроза судью, –
Ночью этой ночь судила
Душу добрую мою.
Я
в предчувствии расплаты
Думал – как ты ни гляди, –
Но, должно быть, виноват я
Перед миром и людьми.
Обещал, надежды полный,
Счастья всем и светлых дат,
А на свете войны, войны,
Да и сам я ведь солдат.
Я хотел (душа мечтала) –
Мир засеять добротой.
Да её вот
нынче мало
Даже для тебя одной.
Так гремело, так светило,
Будто Бог послал судью…
Ночью этой ночь судила
Душу грешную мою.
***
Александру Капустину
Лесная тропинка протёрта до дыр,
Ледком затянуло болотинки.
К дубам подошли мы:
– Вот дуб-бригадир,
А вот – лейтенант молоденький.
Знакомых
в деревьях ты узнавал
Повсюду, где проходили мы,
И бор над Днепром из окопов вставал
Друзьями и побратимами.
Вставала из снов растревоженных рать,
Колыхала под небом баллады.
И шли мы незримо опять и опять
Сквозь марши,
бои
и блокады.
Предзимьем снежинка упала на след,
Стремительный, беличий, тоненький…
Атлантами в небо –
задумчивый дед.
И ты –
лейтенант молоденький.
Баллада о ложках
Из палат госпитальных – не в хаты,
В зимний бор – дом для многих полков.
Полк нашли. Ну а чем виноваты,
Что без ложек мы и котелков.
Быт солдатский, известно, не прочен,
Тут за счастье – горячий обед.
Да вот повар лить в каску не хочет,
А по правде – и касок-то нет.
Утешает нас полк по-солдатски,
Приглашает к своим котелкам.
Ложки, ложки… Да где тут достать их,
Вдалеке от базаров и мам.
Увезут скоро кухню пустую
И обеденный кончится час.
Хоть в лесу открывай мастерскую
Да штампуй ложки всем про запас.
Тут Савельев окинул нас взглядом –
Санинструктору под пятьдесят.
В вещмешке у седого солдата
Ложек, ложек –
притихший десант.
Он промолвил, мешок открывая,
Будто щедрую душу свою:
– Ложки эти с переднего края –
По наследству передаю.
Налетай поживей, если надо, –
Кухня встретит неведомо где!
Покажи свою хватку, ребята,
Ну, конечно, не только в еде!..
Пообедали мы перед маршем,
Благодарны полку и друзьям.
Вновь в строю
ложки двинулись дальше
Вместе с нами навстречу боям…
Слышу ложки в оркестре народном,
Стук весёлый – одна об одну.
И проснулось вдруг в памяти что-то
Очень близкое…
про войну.
***
Мы смолим моршанскую махорку,
Смотрим на Днепровскую гряду.
Скоро будет бой. На том пригорке,
Может быть, я тоже упаду.
Будут травы над курганом. Будут
Плакать, улетая, журавли.
Нас, наверно, люди не забудут,
Вспомнят, что мы жили и ушли.
…Я смотрю на серый склон курганный,
На траву, на муравья, на дол.
Знайте, что когда меня не станет, –
Я в свою дивизию ушёл.
Перевод
Иван-чай
Манит незнакомая дорога,
И себе ты скажешь: примечай.
Ну а коль дорог на свете много,
Друг мой, иван-чай?
Но твоих, смоленских, не забуду…
Век пройдёт – не вырастет быльё.
Трижды брали мы деревню Буду,
Трижды умирали за неё.
А под Будой – малые курганы,
А под Будой – выбились травой
Алексеи, Викторы, Иваны…
Глина скользкая,
Подзол сырой.
Проросли травой и горицветом,
Тянутся куда-то в синеву.
И стоит Иван по-над кюветом,
Головой кивает,
«Вот… живу…
Не дивись, что словно обагрённый,
Восемь пуль… Я кровью весь истёк.
Скоро осень. Каркают вороны.
Пожелтел в ногах моих листок.
Хочешь – угостимся нашим чаем,
Я теперь навеки водохлёб».
– Бог с ним, с чаем, – тихо отвечаю, –
Нам теперь махорки – хорошо б.
Мы цигарку скрутим по-былому,
Пустим сизый дым на провода.
Первая затяжка мне – живому:
Горечь на душе да маята…
Цвет мой красный – ясность, правота.
Перевод